Станислав Росовецкий - Самозванец. Кровавая месть

Сопун мягко отлепил от себя русалку, отодвинул на расстояние вытянутых своих рук, всмотрелся в ее милое лицо — и не мог насмотреться, будто с красотой всей земной жизни прощался. Заговорил не сразу, тихо, и можно было подумать, что желает скрыть свои слова от Спирьки. Однако на самом деле было ему на Спирьку сейчас наплевать.

— Ты разрываешь мое сердце, Зелёнка, своей добротой. Вот только едва ли мне судьба вернуться на пепелище. Этот лях моего батьку-богатыря дважды победил — и в ручном бою, и на перестрелке, а во мне и в здоровом половины отцовской силы не было. Вы постарайтесь увести телегу и коней, а я буду целить супостатам по ногам, чтобы никуда не делись, тут от ран подохли. Надеюсь, что Анфиска, как оклемается, не побежит их выхаживать. Вот разве проезжие ляхи из войска. А ведь Бакаевым шляхом пока так никто и не проезжал, вот ведь чудеса какие!

— Я думаю, — улыбнулась она сквозь слезы, — это Лесной хозяин путникам глаза отводит, чтобы вам, мстителям, тут не помешали. Эй, ты тоже это слышал, Сопун?

Да, изнутри корчмы снова донеслись глухие удары.

— Совсем теперь времени у нас нет! — огорчился колдун.

Выхватил он саблю и, не жалея веревки, перепилил узел, стягивающий Спирьке руки:

— Беги теперь и, не мешкая, выводи телегу и коней! Если вздумаешь Анфискиных лошадей в конюшне оставить, этой же саблей — тебе голову с плеч! Живо!

Сам же снова прижал к себе гибкое, желанное и в шубке тело русалки, сказал ей на ухо:

— Если убьют меня, а кто-то из супостатов уйдет, одна у меня надежда на Домашнего дедушку, на его природную злобность и нынешнюю смертельную обиду. Пусть берет Савраску и догоняет супостатов, те, пешие и хромые, далеко не уйдут. Так и скажи, родная моя, старичку: Сопун, мол, кланялся тебе, просил тебя нашу общую месть довершить. А меня поминай добром, Зелёнка.

Тут затопали, дробно заспешили копыта, а из конюшни показалась простая телега корчмарки. Из кузова высовывались красно-синие босые ноги Серьги в клочках, оставшихся от похоронной обувки, и его страшная голова, на облучке бочком сидел Спирька с совершенно диким выражением лица. За телегой толпились, взбрыкивая, лошади, привязанные недоуздками к заду телеги.

— Тпру!

— Прощай, дорогая Зелёнка! — торопясь, заговорил колдун. — Беги, уцепись за гриву того гнедого, он выше и толще прочих, так ты спрячься за ним. Вам проезжать напротив окошка из нижнего жилья, не дай бог, по тебе выстрелят! Беги, удачи тебе!

— И тебе желаю удачи, любезный мой. И знаешь что? Обещаю тебе, что плешь проем Лесному хозяину, чтобы в урочный час отпустил твоего сынка Безсонку! Возвращайся же, заклинаю тебя Велесом!

Вот они и разомкнули объятия, и побежали вместе — Зелёнка, хлюпая носом и размазывая краску на лице, к телеге, а Сопун с тяжелой пищалью на плече — под злополучное окно, чтобы помешать супостатам выстрелить. Обошлось, и он, бросив последний взгляд на дорогу, за поворотом которой скрылся маленький обоз, бегом же вернулся к своему укрытию.

А пану Ганнибалу и отцу Игнацию было тогда не до стрельбы по беглецам, хоть на визг тележных осей и на густой топот копыт они вынуждены были обратить внимание. Еще раньше стучали двери, снаружи слышался разбойничий посвист, доносились неясные угрожающие голоса.

— А ну-ка, еще раз! — гаркнул пан Ганнибал и сам изо всех сил ударил плечом. На сей раз и отец Игнаций сумел приложить свои слабые силы. Снаружи стукнули об пол и покатились поленья, дверь распахнулась. Старый ротмистр, впрочем, тут же прикрыл ее и задвинул засов. Выскакивать вот так, сразу, из спальни было бы неблагоразумно.

Уже с готовым к бою мушкетом (все самому теперь приходится делать, и он потратил чуть ли не полчаса, чтобы высечь огонь), пан Ганнибал беспомощно оглянулся на свое седло. Бог с ними, с седлами, за ними можно и потом вернуться. Встретился взглядом с испуганным отцом Игнацием, оба перекрестились и пробормотали молитву. Пан Ганнибал решительно откинул засов.

В проходе было пусто.

— Убежал, паршивец, — пробормотал старый ротмистр, сунул мушкет отшатнувшемуся монашку и вытащил из ножен свой палаш.

Никого не было и в соседней спальне. Пан Ганнибал толкнул последнюю на втором этаже дверь, ту, что сразу у лестницы, и она подалась. В душной каморке увидел он на застеленной скамье молодую корчмарку. В одной рубахе, с пеной на красных полных губах, лежала она неподвижно, однако полная грудь ее еле заметно поднималась и опускалась.

— И как она тебе теперь, эта пани Геленка-покажи-коленки? — поинтересовался пан Ганнибал. — Не желаешь ли оскоромиться, святой отец? Вот только умыть красотку придется.

— Шутить изволишь, пане ротмистр, — прошипел иезуит.

— Изволю, изволю. — подтвердил пан Ганнибал. — Ты, святой отец, на спуск невзначай не нажми, а то еще мне ногу отстрелишь.

Осторожно спустились они по лестнице и увидели, что внизу их ожидают уже два трупа. К старому Тимошу, который лежал как лежал, смирно, только вот как будто ссохся немного, прибавился здоровяк Георг. Этот выгнулся на скамье, оседлав ее ногами. Смерть настигла немца посреди судороги, мучительно исказившей его сине-багровое, разом постаревшее лицо, черные усы и подбородок покрылись засохшей пеной. Отец Игнаций принялся громко молиться.

— Знакомая картина, — прорычал пан Ганнибал. — Тут побывала та же лесная нечисть, что и пана Хомяка замучила.

— А ты еще, пане ротмистр, лишил немца возможности защищаться, утащив наверх его мушкет. Не иначе как спьяну, уж прости меня Господь.

— Много помог бы парню мушкет с погасшим фитилем! — огрызнулся пан Ганнибал. — Скорее бы сабля пригодилась, а она у него на поясе. Ты смотри, нет сабли! И перевязь утащили. Арбалет тоже, пся крев! Вот только на Тимоше сабля осталась, потому что он на ней лежит. Вытащил бы ты ее себе, святой отец.

— Мое оружие — вера да крест Господень.

— Тебе виднее, святой отец. А пару осиновых кольев прихвати, пожалуй. Еще у нас из оружия — мушкет пана Георга. И то добро, что заряжен, а вот фитиль коротковат. Его уже не заменишь, потому что перевязь со всеми припасами утащили. Зато мой палаш со мною! Вот на него главная надежда.

Отец Игнаций тоскливо огляделся. Попросил:

— Давай запремся и пересидим беду, пане ротмистр. Я все надеюсь, что проедут по шляху добрые христиане, выручат.

— Ни до чего хорошего мы тут не досидимся, святой отец, — покачал головою ротмистр. — Еще подожгут корчму и поджарят нас себе на завтрак, как цыплят. Еда на кухне, вино в погребе, кони в конюшне, повозка моя на дворе. Надо выходить на бой, пока не подожгли корчму, я сказал!

Но сначала они вышли в сени, и пан ротмистр фыркнул и скривил свой тонкий породистый нос:

— Поистине эти схизматики живут как свиньи. Ты вот что, святой отец. Я сейчас распахну дверь, а ты выскакивай и беги, что есть сил, в конюшню. Авось и не тронут враги церковную персону.