Станислав Блейк - Кровавые сны

Женщина с пустыми глазами механически кивнула в ответ. Был конец осени, и сумерки рано укутали город, в котором трупы жителей продолжали свозить на кладбища, чтобы сбрасывать в общие могилы. Над некоторыми читали молитвы католические священники, над другими — реформатские пасторы. Иногда священнослужители разных конфессий сталкивались, отводили глаза, испытывая страх или стыд.

Кое-где, в опустевших комнатах, лестницах и на чердаках чьи-то тела продолжали разлагаться, всеми забытые — уж слишком много оставалось непогребенных, больше, чем живых, не раненных и не изувеченных, способных озаботиться поисками умерших.

— Ратуша! — Габри схватился руками за голову. — Что они сделали с красивейшим зданием Антверпена!

Феликс некоторое время рассматривал выбитые стекла, следы поджогов и надписи по-испански, выполненные факельной сажей.

— Jorje de Valladolid! Viva la Espana! Miguel y Diaz estaban aqui, [58] Хорхе из Вальядолида! Слава Испании! Мигель и Диас были здесь! ( исп .) — прочитал Феликс, как старательный ученик, глядя на доску, на которой только что учитель мелом вывел новые слова.

— Иди в порт и скажи тому хозяину баркаса, чтобы не уплывал без меня, — сказал Феликс. — Пообещай золотой сверху, если дождется.

— Куда ты собрался? — с подозрением спросил Габри, отводя взгляд от изуродованной ратуши. Вечер постепенно укутывал совсем недавно красивейший магистратский дом Европы, будто бы сожалея о нем.

— Осталось небольшое дельце, — сказал Феликс, искривив губы в зловещей улыбке. — Не могу отсюда уплыть, не уладив спор с моим дружком Филиппом.

— Какой такой Филипп? — спросил Габри. — Сын глиппера де ла Порта?

— Нет, мой друг, — оскалился Феликс, — не гадай. Ты его не знаешь. По правде, и я до сегодняшнего дня не был с ним так уж хорошо знаком.

Он каждый день, тысячи дней, раздевался в этой комнате перед сном, и сотни раз — собираясь перевоплотиться. Каковы они, эти хваленые кастильцы и арагонцы, галисийцы и баски, каталонцы и андалузцы? Каковы лучшие воины мира на вкус?

Ловкие пальчики девятилетней Марии не отрывались от вышивки. Они будто бы сами по себе продолжали управляться с иглой и наперстком, когда девочка подняла голову и спросила:

— Тетя Марта, почему ты плохо думаешь об англичанах?

— Неправда, душенька, — уютно хихикнула полненькая зеландка с пяльцами на коленях. — Господь велит нам думать обо всех христианах равно хорошо, и я не делаю исключений ни для немцев, ни для англичан, ни для шотландцев, которых нынче набилось во Флиссинген, как сельдей в бочку.

Протерла белыми кулачками усталые глаза, потом продолжила:

— Я понимаю, что наемники нужны нашему принцу, чтобы охранять от королевской армии Зеландию и Голландию. Но ты уже большая девочка, и я признаюсь тебе, что глядя на этих унылых, пьющих пиво протестантов, распевающих псалмы, я жалею, что мы вынуждены прозябать под их покровительством, а великолепные гордые испанцы — наши недруги.

— Почему это испанцы великолепны? — с сомнением спросила девочка. — Говорят, они только что разорили и разграбили Антверпен, где убивали мужчин и бесчестили женщин.

— Всякий солдат опасен, дитя мое, — вздохнула Марта Эспиноза, вдова, вернувшая себе девичье имя, поселяясь в реформатском Флиссингене, — особенно если ему не платить жалованье и кормить впроголодь. Дай-то бог, чтобы у наших Генеральных Штатов хватило средств на содержание наемников-реформатов. Я же говорю не о солдатах, которые все бывают жестоки, а о народах, из которых они происходят. Немец или наш фламандец мало способен к любви. Возлюбленная для них, что корова в хлеву, рожает телят, да приносит пользу по хозяйству. Кто подарит корове цветы, кто признается ей в страсти, кто будет жить ради коровы?

— А что испанцы, они не такие? — пальчики Марии замерли, чистый лоб пробороздила морщинка — девочке теперь стало по-настоящему любопытно.

— Испанец убьет тебя в порыве ревности, но никогда не унизится до тумаков и оскорблений, — мечтательно произнесла тетушка. — Он живет страстью, а не расчетом, поэтому королевские солдаты никогда не отступают и не сдаются.

— Это изменнические речи, тетя, — серьезно сказала девочка. — Мы, зеландцы, не хотим над собой испанского тирана и его немытую солдатню.

— Ты еще маленькая дурочка, — махнула рукой тетя Марта. Она была незлобивая женщина и не умела по-настоящему сердиться. — Принц Оранский сам изменник в глазах своего сюзерена-короля. Когда сюда явятся испанцы, чтобы призвать наши острова к повиновению, я буду молиться, чтобы милосердие католических солдат не уступало их мужеству и благородству.

Он чудом не потерял сознание, еле добрался до своего бывшего дома на улице Мэйр, чьи выломанные ставни чернели в ночном сумраке Антверпена. Свернулся в углу, чтобы не так продувал сквозняк, уткнулся носом в хвост, предоставляя крови Темного облика остановиться и начать исцеление.

Только один из воинов испанского короля онемел от ужаса и позволил растерзать себя, прочти не сопротивляясь. К своему стыду, Феликс не мог позабыть почти детские глаза новобранца, возможно, младшего, чем сам ван Бролин. Другой, пожилой ветеран, даже мертвецки пьяный, чья шпага была первым делом отброшена далеко в сторону, угостил Феликса навахой, которую сумел раскрыть, будучи уже схваченным за горло. Третий сражался, как лев, нанеся метаморфу еще две довольно глубокие раны, и на его крики прибежал четвертый, чей пистолет, к счастью для Феликса, дал осечку.

Ван Бролин был бы уже мертв, если бы не случайность. Он прекрасно осознавал это, страдая от ран и собственной никчемности, лежа в темноте дома, некогда принадлежавшего их семье на правах долгосрочной аренды. Бесполезный, никому не нужный кусок плоти в дырявой шерстяной шубе, он вспоминал каждого из четверых испанцев, чьи веки навсегда смежил этой ночью. Убийцы и насильники, руки которых были наверняка обагрены фламандской кровью, они не изменили хваленой испанской доблести, коею гордились больше, чем золотом и женщинами, добытыми выкованными в Толедо клинками. Ни один из них, даже самый младший, не побежал, ни один не попросил пощады. Как можно было сражаться против таких врагов? Как можно было их победить? Если бы задать этот вопрос принцу Виллему Оранскому! Да знает ли ответ статхаудер Зеландии и Голландии, если никто в Европе до сих пор его не нашел?

В предрассветном сумраке Феликс перетек , убедился, что раны не раскроются, если их не слишком тревожить, и поднялся в свою бывшую комнату, где оставил одежду. На ней лежал старый полосатый кот. Услышав человеческие шаги, зверь поднял широкую голову, обнаружив рваное ухо и выбитый кем-то глаз.