Станислав Блейк - Кровавые сны

— Титулование высочеством по принятому в Испании этикету может относиться лишь к принцам крови, — поморщился Жиль де Берлемон. — Хуану Австрийскому полагается лишь «сиятельство», святой отче. Брат пишет, что вы располагаете богатым опытом общения с высокородными господами и князьями церкви, даже с кардиналами. Надеюсь, он не преувеличивает?

— Мне приходилось по долгу службы общаться и переписываться с некоторыми из них, — поклонился Кунц Гакке. — Благодарю вас за наставление касательно титула королевского наместника.

Де Берлемону, похоже, пришелся по душе такой ответ. Он сложил пальцы обеих рук на уровне ордена Золотого Руна, висящего на широкой цепи, золотой, украшенной рубинами.

— Вас только что посвятили в государственную тайну, — сказал статхаудер Брабанта и Гельдерна, — я сделал это, зная вашу непоколебимую преданность испанской короне и святой католической церкви. Дон Хуан втайне пробрался через Францию, где его могли арестовать или убить, если бы узнали. Всего с двумя спутниками из ближайших дворян его сиятельство явился к моему брату в Камбрэ.

— Мужество принца Хуана подтверждает его репутацию лучшего полководца нашего времени! — сказал Кунц, пытливо глядя на Берлемона, который и сам водил в бой войска. Как-то отнесется статхаудер к похвале бастарду Карла V? — Теперь ему надо собирать армию и двигаться на север.

— Для этого необходимо выплатить долги нашим солдатам и офицерам, — спокойно сказал де Берлемон. Возможно, он и ревновал других военачальников к их славе, но мнение, высказанное простолюдином и клириком, его совершенно не волновало. — Как только деньги из Испании поступят, можно будет сказать, что Нижние Земли наконец-то снова в руках короля. Немедленно отправляйтесь с письмом от меня в Эно, где встретитесь с принцем Хуаном и сопроводите его к войскам, стоящим под Люксембургом. Вы будете глазами и ушами Берлемонов в ставке Хуана Австрийского, будете следить, чтобы с деньгами ничего не случилось, и чтобы все они до последнего эскудо поступили по назначению. Также вы станете оберегать наместника, чтобы враги короля не могли причинить ему вред, ни обычным оружием, ни посредством ядов и колдовских чар. А фамильяра вашего пошлите пока в Зеландию, — добавил статхаудер Брабанта. — Пусть версия о том, что оборотень из Флиссингена убивает испанских солдат, как и десять лет назад, способствует укреплению дисциплины в армии.

С этими словами Жиль де Берлемон извлек из ящика стола мешочек, набитый звонкой монетой, и кинул его инквизитору.

— Я жду от вас обстоятельных писем каждую неделю, а брат — каждые три дня. Не благодарите, просто помните, что в наше неверное время лишь семейство Берлемонов озаботилось вашей судьбой и дает вам шанс взлететь высоко. Очень высоко!

Едва Кунц Гакке покинул рабочий кабинет статхаудера Брабанта, как портьера, драпирующая проход в заднюю часть кабинета, отодвинулась, и появился человек, чей черный наряд с серебряным шитьем и белый брыжжевый воротник в сочетании с острой клинообразной бородкой и темными волосами мог бы вызвать у постороннего наблюдателя предположение, что перед ним испанец. Однако это был чистокровный фламандец из Брюгге, купец и ученый по имени Симон Стевин.

— Что скажете, почтенный Симон? — вопросил статхаудер, прохаживаясь вдоль двух окон, за которыми царствовали темнота и дождь.

— Я по-прежнему скептически отношусь к вашей идее, — сказал он. — Кунц Гакке не может быть орудием ни в чьих руках. Он сам использует других людей в этом качестве.

— Церковная иерархия управляет такими людьми, как этот инквизитор, — возразил Жиль де Берлемон. — А по ней он непосредственно подчинен моему брату.

— Слыхивал я краем уха, что Ремигиус, епископ Брюгге, очень тепло и доверительно отзывается об инквизиторе, разоблачившем оборотня среди его паствы.

— Ремигиус Дриутиус не та фигура, чтобы принимать ее всерьез в политических комбинациях.

— Будь по-вашему, ваша светлость, — Стевину было недосуг задевать фамильную спесь аристократа из дома Берлемон. Склонив голову, купец и тайный посланник ожидал распоряжений.

— Поезжай в Голландию, Симон, передай принцу Виллему на словах все, чему ты был сегодня свидетелем. Попроси его от моего имени пролонгировать кредит, выданный Генеральными штатами при осаде Вреденбурга. Видит бог, я отплачу этим голландским банкирам ценными сведениями, или какими-нибудь другими услугами. В наше время следует держать в голове любой вариант развития событий и быть готовым ко всему.

— Золотые слова, — Симон Стевин вновь склонил темноволосую голову на фоне пышного белого воротника. — Это, пожалуй, следует считать высшей государственной мудростью.

Жиль де Берлемон, оставшись в одиночестве, некоторое время раздумывал над тем, не послышалась ли ему насмешка в голосе фламандского негоцианта, потом явились другие посетители, наступило время ужина, и позже вечером статхаудер Брабанта и Гельдерна уже не вспоминал ни Симона Стевина, плывущего на север, ни Кунца Гакке, пробирающегося в компании бывшего палача по имени Карл на юг.

Капли непрерывного дождя стекали по тонзуре молодого священника, по его лбу и щекам, смешиваясь со слезами и кровью, текущей из рассеченной брови. Веревка, перерезанная Феликсом, свисала на спине до поясницы, растерянный католик, уже попрощавшийся с жизнью, так и не снял петлю с шеи, являя жалкое и нелепое зрелище.

— Так-так, — сказал самый тяжелый и сильный из вешателей, — вместо одного, у нас болтаться будут два папежника.

— С каких пор во Флиссингене вешают людей без суда и обвинений? — отозвался Феликс, недобро оскалившись.

— Ван Бролин не появлялся в Зеландии много лет, — ухмыльнулся другой вешальщик, вроде бы смутно знакомый. — Видать, он уже и забыл, что сделали паписты с его матерью.

Феликс опустил вниз руку с ножом, только что разрезавшим веревку. Провел рукой по мокрому от дождя лицу, спросил:

— Я должен помнить тебя?

Пока мужчина, к кому он обратился, открывал рот для ответа, Феликс боковым зрением заметил быстрое движение и махнул ножом, отгоняя того, кто хотел расправиться с ним исподтишка. Зажимая окровавленную кисть, с которой на полоске кожи свисал большой палец, наносивший удар в спину дико завыл. Теперь толпа на площади сгустилась, надвинулась, сомкнулась, и Феликс в ужасе понял, что даже в самые тяжелые моменты их с Габри путешествия он не был в такой близости от смерти, как перешагнув порог своего родного дома во Флиссингене.