Станислав Блейк - Кровавые сны

Кавалерию под командованием Алессандро Фарнезе, племянника и близкого друга, Хуан Австрийский держал при себе. Оставалась в Нижних Землях и валлонская пехота, ведь здесь была ее родина, оставались и три-четыре испанские терции, из тех, что менее всего скомпрометировали себя «испанской яростью». Зато Генеральные Штаты севера и дворяне, подписавшие «Гентское умиротворение», были удовлетворены: Хуан Австрийский, как и обещал, выводил из Семнадцати провинций мародеров, насильников и убийц. Брюссель, растроганный достигнутым, наконец, согласием, готовил наместнику Филиппа II, подписавшему лояльный к мятежникам «Perpetual edict», [61] Подписанием этого эдикта Хуан Австрийский принял все условия «Гентского умиротворения» (см. прим. к гл. XXVII). торжественную встречу.

Кастилец Хуан де Эскобедо, пару лет назад назначенный секретарем принца, больше времени проводил в Мадриде, чем в Нижних Землях, выбивая финансирование для войск, пытаясь получить королевское одобрение честолюбивым замыслам сводного брата Филиппа II, он время от времени появлялся с докладами в Люксембургской ставке принца Хуана. Там секретарь-дипломат неизменно натыкался на новых пассий самого галантного принца эпохи, проводившего время в компании Алессандро, сына Маргариты Пармской, за итальянским вином и сочинением мадригалов.

Деловую же переписку принца в отсутствие испанского секретаря теперь вел не первой молодости лысый баварец, в совершенстве владевший фламандским, испанским, английским и латынью. Наведя справки, де Эскобедо узнал, что заменивший его секретарь был доминиканским братом и в прошлом председателем трибунала инквизиции Утрехта и Камбрэ. Архиепископ Камбрэ и рекомендовал этого безродного инквизитора со странной судьбой в ближайшие помощники наместника Нижних Земель. Будучи кастильцем, Хуан де Эскобедо с великим почтением относился к Святому Официуму, а, приставленный в свое время к принцу, чтобы шпионить за ним по поручению самого короля, испанский секретарь был далек от того, чтобы ревновать принца к новому назначенцу. Дело в том, что де Эскобедо успел искренне привязаться к дамскому кумиру, бесстрашному воину, завоевателю Алжира и Туниса, разбившему при Лепанто огромный флот самого султана, доселе считавшийся непобедимым и наводивший ужас на европейских государей. Обаяние принца Хуана было столь велико, что де Эскобедо втайне мечтал, чтобы Хуан Австрийский, статный и рыцарственный, как прежний император, когда-нибудь занял место невзрачного и никогда не водившего в бой войска Филиппа, чей пока что единственный наследник мужского пола дон Карлос то ли отравился фигами, то ли, как поговаривали, был умерщвлен собственным отцом, узнавшем о заговоре, который полоумный дон Карлос попытался составить против Филиппа II.

— Хороши ли столичные новости? — де Эскобедо заметил, что Кунц Гакке всегда жадно прислушивается ко всему, что исходит из двора повелителя империи, над которой никогда не заходит солнце.

— В Толедо, который некоторое время назад потерял свою былую славу, мне довелось повидать картины художника-киприота, который перебрался в Испанию, благодаря победам нашего принца, — сказал Эскобедо с тонкой улыбкой. Он не думал, что доминиканец хоть сколько-нибудь сведущ в живописи.

— И что же? — спросил Кунц.

— Это нечто новое в изобразительном искусстве, клянусь честью! — заявил кастилец. — Художник взял себе имя Эль Греко, в честь оставленной родины. Если вам посчастливится когда-нибудь побывать в Испании, непременно взгляните на его работы. Этот Эль Греко владеет искусством изливать божественный свет на полотна, где действуют Спаситель, Дева Мария и святые. Невероятное зрелище!

— Надо будет при случае полюбоваться, — кивнул Кунц. — В Нижних Землях, впрочем, я тоже смогу подсказать вам живописцев, на которых следует обратить внимание: Ян Ван Эйк, Рогин ван дер Вейден, Питер Брейгель, Иероним из Хертогенбосха и еще десятки имен известны каждому, знакомому с искусством в Семнадцати провинциях. Ни кто иной, как здешний уроженец Антонис Мор, протеже кардинала Гранвеллы, выписал превосходные портреты Маргариты Пармской и государя нашего Филиппа. Говорили, что Антонис вернулся в Антверпен перед самой «испанской яростью», и, возможно, погиб во время мятежа.

— И вправду, Мор, как я слышал, год назад покинул Мадрид и удалился на родину, — пожал плечами де Эскобедо. — Больше мне ничего не известно.

Испанец немного расстроился, когда у него не получилось вызвать зависть нового секретаря Хуана Австрийского, и он решил переменить тему:

— Насколько я вижу, расположиться именно в Люксембурге было довольно удачной идеей. С одной стороны, это самая южная из всех Семнадцати провинций, неизменно верная Габсбургской короне и населенная в основном католическими сеньорами и их крестьянами, преданными Римской вере. С другой — здесь начинается «испанская дорога», на которую принц направляет запятнавшие себя и просто небоеспособные подразделения, придерживая лучшие части, которые ему могут еще пригодиться.

— Несомненно, вы правы, сударь, — сказал Кунц Гакке. — Не угодно ли еще вина? Здешний сыр чудо как хорош и сочетается с красным неаполитанским, будто жених с невестой.

Аллегорию про жениха и невесту выдумал не он сам, а незабвенный Бертрам Рош, известный ценитель вин. Образ компаньона не тускнел в сердце бывшего председателя трибунала, напротив, с течением времени он обнаруживал, что теперь в нем собственные мысли соседствуют с теми, что высказывал брат Бертрам, будто бы бренное тело инквизитора сделалось сосудом для них обоих.

— Правда, что место для резиденции принца подсказали братья Берлемоны, статхаудер Брабанта и архиепископ Камбрэ? — вопросил Хуан де Эскобедо.

— Вы еще забыли Шарля, их отца, члена Государственного Совета Нижних Земель, — сказал Кунц. — Это семейство известно как преданные католики и верные слуги престола.

— Разве Жиль де Берлемон не участвовал вместе с графом Боссю в осаде Вреденбурга на стороне Генеральных Штатов? — Эскобедо поднял правую бровь, как бы уличая собеседника в сокрытии важных сведений.

— Именно его присутствие позволило испанскому гарнизону беспрепятственно покинуть крепость и сам Утрехт, — заметил Кунц. — Жиль де Берлемон прославился до этого во многих битвах под знаменами Габсбургов, чего стоит одна Моокерхайде!

Он бестрепетно выдержал взгляд испанского секретаря принца. Некоторое время оба эти мужа, поднаторевших в плетении словес, рассматривали друг друга: спокойные, уверенные в себе, давно перешагнувшие за четвертый десяток не напрасно прожитых лет.

— Между нами, возможно, больше сходства, чем различий, — сказал, наконец, Хуан де Эскобедо. Как и у отца Бертрама, морщинки лучами расходились от внешних уголков глаз испанца через виски, где скрывались под темными с проседью волосами. — Всю свою жизнь я провел при дворе их католических величеств, и могу, наверное, оказаться полезен, если у вас возникнет какое-нибудь затруднение при переписке или общении со здешними аристократами.