Станислав Блейк - Кровавые сны

— Я помню, — кивнул Кунц, — но сейчас весна, и птицы улетают на поля, — инквизитор сделал широкий жест рукой в направлении западного берега Шельды, на котором простирались ровные поля до самого горизонта, если не считать пары-тройки небольших деревень с колокольнями церквей и скудных рощиц. В те времена через широкую Шельду еще не перебросили мост, и город на противоположный берег не распространялся.

— Да, наверное, все дело в этом, — компаньон приблизился теперь к председателю трибунала. В доминиканской рясе с капюшоном Бертрам выглядел, как пьющий приходской священник. Напротив, от Кунца Гакке в дорожной одежде, со шпагой, кинжалом и пистолетом у пояса, веяло суровой силой. Годы лишь проредили волосы вокруг тонзуры, так что Кунц теперь выбривал только подбородок, не заботясь о прическе, однако теперь, в шляпе, инквизитор выглядел моложе своего ровесника Бертрама на добрый десяток лет.

— Как странно, что именно теперь, когда, казалось бы, самое время покончить с ересью и бунтом, королевские войска остались без жалованья, — сказал Бертрам, глядя на Кунца печальными карими глазами. — Как будто незримый враг затаился у самого престола, и коварно вредит замыслам короля.

— Испокон веков воинам платили за их кровь, — пожал плечами Кунц. — Что видят в жизни солдаты, кроме страданий, преждевременных увечий и смерти? Люди его величества имеют право, чтобы с ними расплатились по чести, как положено. Три эскудо в месяц — не такая уж большая плата лучшим в мире солдатам. И, возможно, армейские казначеи рассчитывали на то, что в кровопролитной битве на Моокерхайде, по меньшей мере, половина Фландрской армии ляжет в землю. Звучит отвратительно, но нам ли, служителям святой инквизиции привыкать к мерзостям человечества.

— Наша служба и наш долг, — начал Бертрам, но Кунц не дал ему продолжить.

— А вышло так, что на четыре тысячи убитых и пленных еретиков, полегло менее двухсот королевских солдат. Величайшая победа обернулась величайшим разорением казне. — Обращенные вперед ноздри святого отца раздулись, как происходило с ним обычно во гневе. — Меня всегда поражало, как финансовые интересы постоянно вступают в противоречия с вопросами долга, веры и чести. Не потому ли король и его великие полководцы, побеждая на полях сражений, отдают плоды этих побед голландским и зеландским торгашам!

— Пал Мидделбург, — кивнул Бертрам Рош. — Испанский гарнизон покинул последний оплот королевской власти в Зеландии. Старый Кристобаль де Мондрагон подписал сдачу города принцу Оранскому и вывел солдат из крепости без оружия и боеприпасов. Принц выполнил свое обещание, как положено благородному противнику.

— Принц Оранский то, принц Оранский сё, — прокаркал Кунц Гакке. — Он противостоит всему, во что мы верим. Он объявил о свободе вероисповедания в мятежных провинциях и хочет отложиться от империи. Он пошел дальше Аугсбургских принципов, которые худо-бедно, но все-таки поддерживали европейский порядок.

— Ты говоришь о cuius regio, eius religio, [26] Чья власть, того и вера ( лат .) принципе, установленном на рейхстаге anno 1555, всего каких-нибудь девятнадцать лет назад? — Бертрам печально улыбнулся. — А ведь сотни лет до этого единый закон святой Римской веры не терпел вовсе никаких оговорок, если не считать восточных схизматиков. Как можно думать, что Аугсбургский рейхстаг установит европейский порядок раз и навсегда! Теперь-то перемены в мире пойдут и вовсе невиданными темпами, раз им положено начало. Истинно говорю тебе, сын мой, мы живем в страшное время, предваряющее воцарение Антихриста!

— Я бы не хотел, чтобы последними словами перед моим отплытием были пророчества святого Иоанна, — Кунц обнял печального компаньона, похлопал по его плечу. — В этом году исполнится двадцать лет, как мы знакомы.

— Ты еще помнишь обстоятельства этого, так сказать, знакомства? — улыбнулся Бертрам Рош, глядя снизу на могучего друга, который некогда по ошибке арестовал студента Левенского университета. Невиновный студент мог бросить молодого инквизитора под горящими руинами, но, вместо этого, спас едва живого и выходил, пока Кунц Гакке не смог вновь забраться в седло.

— Пока меня нет, не влезай в опасные расследования, — сказал председатель трибунала, — занимайся доносами прихожан на священников, прочими внутрицерковными нарушениями.

— Я не в первый раз остаюсь без тебя, — Бертрам Рош постарался принять беззаботный вид.

— Раньше о тебе могли позаботиться фамильяры.

— Кстати, о них, — поднял указательный палец компаньон, — привези на сей раз кого-то потолковее, чем этот похотливый юнец Хавьер.

— О да, — сказал Кунц Гакке, оборачиваясь к палачу, который тоже следовал в эскорте отступников и самого председателя трибунала в Испанию.

— Все готово, святой отец, — промолвил палач, склоняя блестящую лысину в обрамлении скудных седеющих волос. Их трибунал после гибели фамильяров можно окрестить «лысым трибуналом», вдруг некстати пришло в голову отцу Бертраму, единственному из них, кто еще брил тонзуру.

— Отправляйтесь, я догоню вас верхом, — сказал Кунц Гакке. — Не знаю, что со мной, брат Бертрам. — Он обернулся и взглянул на компаньона, сощурив глаза, будто присматриваясь к чему-то, доселе невидимому. — Не хочу в этот раз покидать тебя. Будто давит что-то.

— Со мной все будет хорошо, — сказал Бертрам Рош, — ты сам берегись на море. Проклятые гёзы и англичане становятся из года в год все опаснее. Твое беспокойство теперь передается и мне. Давай помолимся, брат.

Стражник, державший могучего жеребца для председателя трибунала, терпеливо подождал в стороне, пока старшие инквизиторы не закончат обряд. Потом Кунц Гакке жестом велел подвести коня и с подставленного колена стража забрался в седло.

— Счастливого пути! — крикнул Бертрам Рош. — Я буду беспрестанно молиться о тебе!

Кунц Гакке увидел, как несколько ворон опустились на крепостную стену замка. Раньше их было намного больше, отметил про себя инквизитор, давая шпоры коню. Ехать ему было близко — корабль в Испанию отходил от северных доков Антверпена.

Кони забеспокоились в темноте, но Феликс успокоил одного из них и отвел в сторону, пока еще стреноженного, чтобы надеть ему на спину потник и седло. Кошачье ночное зрение было ему прекрасным подспорьем в первом опыте конокрадства. Нашептывая ласковые слова, Феликс продел в рот благородного животного удила и застегнул уздечку. Вот-вот уже должен был наступить рассвет, армия-победительница, объявившая бунт против командования, не слишком-то бдительно следила за трофейными лошадьми, которых от разгромленных немецких рейтар осталось несколько сотен.