Станислав Блейк - Кровавые сны

Неужели эти скоты не имеют матерей, удивлялся Феликс, почему они себя так ведут? Какое счастье, что моя матушка в Антверпене никогда не испытает подобных ужасов!

Наконец, деревенские дома закончились, и Феликс начал отходить к берегу Рейна, скрываясь за пригорками и кустами. Внезапно до него донесся запах человека, и почти сразу же он увидел девчушку, вжавшуюся в кусты, с перепуганным лицом и поцарапанными руками. Ей было от силы пятнадцать, и она могла закричать, глядя на Феликса безумными глазами.

— Не бойся, я такой же фламандец, как ты, — быстро проговорил юноша. — Ты прячешься слишком близко от деревни. Тебя могут найти.

Она все еще смотрела на него, но ничего не говорила. Слава богу, хоть кричать не начала.

— Давай отойдем немного подальше, — предложил Феликс, улыбаясь. — Там нас точно не найдут.

— Слышишь меня? — Это уже начинало его раздражать. — Ты глухая? Кивни, если понимаешь, что я говорю.

Вместо ответа, или, хотя бы, кивка, девчонка вдруг подхватилась и побежала куда-то вбок, Феликс тут же рванул в другую сторону, проклиная дурищу.

— Das Weib! — тут же донеслось из-за спины. — Zu stehen! Das Módel! [28] Баба! Стой! Девка! ( нем .)

Нигде поблизости не было видно спасительного леса, Феликс мчался по берегу реки, со страхом ожидая услышать топот копыт у себя за спиной. От преследования всадников защиты у него не было. Вскоре связка плотов замаячила впереди перед речным поворотом. Феликс подхватил одной рукой полу плаща, другой — болтающиеся на перевязи ножны, и помчался из последних сил еще быстрее. Еще! Сердце выпрыгивало из груди, он вспомнил, как мать некогда предупреждала его о том, что на большие расстояния таким как они бегать не следует. Но разве это расстояние такое уж дальнее? Все ближе, ближе, ноги невыносимо болят…

Плотогоны, широко раскрыв рты, наблюдали, как смуглый юноша невероятным прыжком пронесся над водной рябью и оказался на их связке, перекатился по бревнам, изящно встал, сдернул с головы бархатную шапочку.

— Простите… меня… за вторжение… добрые люди! — с трудом переводя дыхание, сказал Феликс, лег на толстое бревно, оглянулся. Никто за ним, похоже, не гнался. Никому не было до него дела, и это, как нельзя лучше, устраивало молодого ван Бролина. Правда, оставалось еще уладить дело с плотогонами, двое из которых настороженно подбирались к нему, вооруженные баграми. Пока они оказались рядом с ним, Феликс успел отдышаться. На всякий случай, он положил руку на эфес кинжала и откинул плащ, чтобы не вводить в соблазн этих людей своей беззащитностью.

— Вы видели, что творится в деревне? — Феликс обратился к старшему из двоих.

— Как ты прыгнул так далеко? — недоверчиво спросил плотогон, поигрывая своим оружием со стальным крюком на конце.

— Эх, друг мой, — сказал Феликс, небрежно махнув свободной рукой, — человек в мгновение смертельной опасности открывает в себе такие силы, о которых он и помыслить прежде не мог.

— Мы тебя сюда не звали, — сказал второй плотогон. — Убирайся на берег, или плати!

— Это справедливо, — кивнул Феликс, стараясь придать своему голосу интонации Иоханна де Тилли, когда тот распоряжался крестьянскими детьми. — Кто у вас тут старший? Уверен, мы договоримся.

— Сын мой, лучше тебе будет не запираться во лжи, а чистосердечно признать вину, — говорил Бертрам Рош, ныне замещающий председателя трибунала инквизиции.

— Это навет, святой отец, я ничего ей не сделал! — приходской священник яростно пытался отрицать свои связи с духовными дочерями, понимая, что в монастыре, куда его отправят на покаяние, не то что женщин, но и жизни никакой не будет, а лишь хлеб, вода и молитвы.

— Не заставляй меня переходить к допросу с пристрастием! — давил компаньон, стараясь придать голосу грозные интонации. — В конце концов, ты признаешься во всем, только это будет уже, когда здоровья у тебя останется на пару вздохов.

— Плоть слаба, — с мольбой прошептал арестованный, и нотариус начал скрипеть пером, заполняя протокол допроса. — Я нарушил свой обет перед святой матерью нашей Римской церковью. Могу ли я рассчитывать на снисхождение, отец-инквизитор?

— Господь наш прощал, и заповедал нам быть милосердными, — мягко сказал Бертрам. — Только не утаивай греховных дел, расскажи все подробно.

Женщина, которую похотливый попик склонял к плотскому греху, сидела в кордегардии замка Стэн вместе со стражниками, смущая их своей молодостью и красотой. Бертрам думал привлечь ее для свидетельства обвинения, но, после того, как прелюбодей решил заговорить, нужда в этом отпала. После окончания допроса компаньон попросил нотариуса перечитать показания и, закончив дела, поднялся по ступенькам. Он приказал отпустить женщину, поблагодарил ее и некоторое время глядел ей вслед — уж больно соблазнительно колыхалась юбка на ее широких бедрах. Пожалуй, Кунц Гакке, охочий до женского пола, не расстался бы легко с такой одаренной свидетельницей. Сам Бертрам Рош предпочитал дамскому обществу компанию кувшина или бочонка с вином. Напиваясь, он нередко переходил на латынь и, бывало, общался часами со студентами, учеными мужами и клириками, имевшими склонность к возлияниям в кабаках и трактирах. Живя в Антверпене уже второй год, отец Бертрам ходил в «Говорящего фазана» или «Под Святым Якобом», где, как правило, встречал одних и тех же людей. Но сегодня случай свел его с юным студентом Левенского университета, с которым было занимательно обсудить богословские догмы и поупражнять интеллект схоластическим спором.

Как ни был пьян отец Бертрам, он понял, что собеседник повторяет в разговоре некоторые тезисы виттенбергского ересиарха, [29] Имеется в виду Мартин Лютер. и по-дружески предостерег студента от ереси.

— Право же, — не смутился молодой человек, — это имело бы смысл, если бы рядом со мной находился инквизитор. — Он подмигнул компаньону и продолжил: — А в приятельском споре люди частенько не считаются с догмами, поскольку живость человеческой мысли всегда пытается найти выход из рамок, установленных предшественниками.

— А если бы случилось так, что собеседник, в самом деле, посвятил многотрудную жизнь служению Святому Официуму? — с лукавой улыбкой вопросил инквизитор.

— Навряд ли по доброй воле я стал бы разговаривать с таким, — отозвался студент, подливая им обоим в оловянные чаши из кувшина с бургундским. — Ибо всякий в Нижних Землях знает, что инквизиция виновна в преступлениях, отвративших народ от империи Габсбургов.

— Это не так, — мягко сказал Бертрам, — фламандец по языку и крови, император Карл, учредил священные трибуналы в Семнадцати провинциях пятьдесят лет назад. Вдумайся, сын мой — полвека никто слова не молвил против, а лишь в последние восемь лет народ возроптал. Уверяю тебя — это не имеет отношения к инквизиции.