Станислав Блейк - Кровавые сны

— Святой отец, святой отец! — мальчишка подбежал к инквизитору, когда тот направлялся в «Говорящего фазана». — Мэтр Корнелиус совсем плох! Похоже, он умирает. Меня послали за вами, вы ведь его духовник.

Бертрам Рош видел нотариуса священного трибунала только позавчера, и тот вовсе не выглядел умирающим. Но в 16-ом веке люди переходили от здоровья к небытию чрезвычайно быстро и подчас неожиданно для них самих. В конце концов, мэтр Корнелиус был далеко не молод, и нередко болел. Идя в сторону цитадели, рядом с которой проживал в съемной квартире нотариус, Бертрам думал, что скоро больше не останется людей, которые начинали служить в трибунале под председательством святого отца Гакке. Он сам, палач и нотариус были последними.

Компаньон попытался немного отвлечься от грустных тягостных мыслей, но вспоминал только прогрызенную дыру в саване у вампирского рта — омерзительное зрелище. Предусмотрительный парнишка вытащил из-за пазухи толстую свечу и зажег ее перед подъемом по длинной узкой лестнице. В комнате, занимаемой нотариусом священного трибунала, почему-то было темно. Мальчишка прошел вперед, и в свете его свечи Бертрам вдруг увидел окровавленного Корнелиуса, распростертого на кровати без единого признака жизни.

Инквизитор даже не подумал о себе — он бросился на колени перед ложем, где лежал бедолага Корнелиус, дотронулся до его горла, надеясь прощупать пульс, и рухнул, как подкошенный, когда сзади по затылку его ударило что-то тяжелое.

Бертрам Рош очнулся и закашлялся, когда на его лицо выплеснули какую-то жидкость, судя по запаху, содержимое ночного горшка. Руки ему притянули к туловищу так, что шевелить пальцами еще было можно, однако согнуть в локте или поднять — нельзя. Единственная свеча продолжала гореть в руке мальчишки, заманившего компаньона сюда. Лицо его товарища, старшего и сильного парня, который ударом по затылку оглушил Бертрама, было едва освещено, однако инквизитор понял сразу:

— Ты ее сын. Тебя зовут Феликс ван Бролин.

— Хорошо, что ты не потерял способности соображать, — голос юноши дрожал от волнения, что выдавало его неопытность и незрелость.

— Зачем ты убил Корнелиуса? Он за свою жизнь не обидел и мухи.

— Почему? — молодой ван Бролин будто бы не слышал вопроса, целью которого было отвлечь его, заставить почувствовать вину.

— Он помог многим людям, а ты… А-а-а! — отец Бертрам взвыл, когда кинжал Феликса вонзился ему в предплечье и начал проворачиваться в ране. Свободной рукой ван Бролин схватил компаньона священного трибунала за горло, чтобы придушить крик.

— Почему?

— Слушай, убей меня сразу, это не… А-а! — кинжал продолжал резать по живому, Бертрам не ожидал, что совсем молодой парень сумеет быть настолько хладнокровным и жестоким.

— Вы ее убили сразу? Убили быстро? Я последний раз спрошу, потом вырву тебе глаз, Бертрам из Дижона. Почему?

— Ты знаешь, почему, — прошептал компаньон. — Вы адские создания, оборотни. Таким как вы не место среди людей. Инквизиция обязана защищать человечество от таких тварей.

— Ты действительно веришь в то, что говоришь? Я большей глупости в жизни не слышал. Если бы у вас были какие-то доказательства, вы бы провели публичный процесс, а не оправдывались перед магистратом.

— У нас не было доказательств, и, если бы твоя мать не совершила ужасное преступление, она осталась бы жить, и сейчас уже выздоровела бы!

— Что-то я не пойму тебя, инквизитор, — Феликс вытащил нож из руки компаньона и приблизил его к глазу. — Или мы какие-то дьявольские твари, или все это навет, и маму следовало выпустить.

— Ее подозревали в убийстве двоих испанских солдат во Флиссингене несколько лет назад. Появились доказательства, что это была она, причем в нечеловеческом облике.

— Звучит, как бред безумца, — впервые произнес что-то Габри. — Давай заканчивать с этим.

Феликс видел, что друг его держится из последних сил, все-таки он был почти на три года младше, и не испытал того, что пережил Феликс на поле Моокерхайде.

— Когда вернется председатель трибунала Гакке? — спросил ван Бролин.

— Скоро, мальчик, — упоминание Кунца вроде как добавило сил компаньону. — Его ты не застанешь врасплох, как застал меня. Ты не узнаешь ни дня, ни часа, когда…

Больше Бертрам Рош не сказал ни слова. Когда Феликс потянул кинжал из глазницы, сталь заскрежетала по кости, и Габри заходился в желудочных спазмах. Тело инквизитора содрогнулось в агонии, но тут же расслабилось. Кровь, пульсируя, выходила из раны, стекая в опасной близости от коленей метаморфа. Феликс невозмутимо отодвинулся и вытер кинжал о хабит инквизитора.

— Уходим, — скомандовал он, поджигая простыню и одеяло от свечи.

Габри подчинился старшему и загрохотал по лестнице вслед за бесшумно скользящим Феликсом, которому пришлось пару раз цыкнуть на младшего друга. Они выскочили из дома и подняли головы, чтобы увидеть языки пламени или дым, но за ставнями пока еще не было видно ничего. Подавив любопытство, друзья скрылись в лабиринте узких улочек, отдаляясь от цитадели. Они давно решили выходить из ворот Кипдорп, расположенных в противоположной стороне крепостной стены Антверпена. Оставалось забрать лошадей, которых должен был доставить к ним Петер Муленс, выйдя из Красных ворот и пройдя по периметру снаружи вдоль стены. Сын сержанта городской стражи без вопросов выведет коней из города, а двоих мальчишек, незаметно выскользнувших через другие ворота, никто не свяжет ни с убийством, ни с лошадьми.

План Феликса и Габри пока безупречно работал, однако, оба они думали о другом: сегодня ночью они перешли некую черту, за которой их жизнь уже никогда не станет прежней.

Они встретились в ближайшей рощице, торопливо сообщили молодому Муленсу обо всем, и предупредили Петера, чтобы он не вздумал открыть рот. Сын сержанта городской стражи был уже достаточно взрослым, чтобы понимать — существуют вещи, о которых нельзя рассказывать никогда. Обнялись на прощание, Петер подхватил левую ногу Габри, закидывая его в седло, подтянул стремена под рост мальчика, хлопнул по крупу лошадь. Феликс, давно взлетевший на коня самостоятельно, был уже на дороге, ведущей к северу. Сдерживая лошадь, Феликс дождался, пока Габри поравняется с ним, оценил, как маленький друг держится в седле. Могло быть и хуже. Городскому мальчишке нечасто выпадало проехаться верхом, но, возможно, Габри учили этому еще в новгородском детстве.

Обуреваемый разными мыслями, еще не смирившийся с тем, что Амброзия покинула его навсегда, Феликс повернул на развилке к Флиссингену, на запад, и, только отъехав на сотню туазов, обнаружил, что Габри не последовал за ним. Развернув коня, ван Бролин вернулся к развилке дорог. Лицо Габри выражало все что угодно, кроме облегчения от сделанного дела. Феликс вгляделся, ничего не понял, спросил: