Станислав Блейк - Кровавые сны

— Нам тоже следовало плыть, а не ехать, — сказал Феликс.

— Я же говорю — мы набираемся опыта, — судя по интонации, Габри уже немного оправдывался, к тому же, непривычный к долгой верховой езде, он очень устал, хоть и старался не показывать этого.

По счастью, Вестфалия изобиловала придорожными постоялыми дворами, среди которых попадались весьма чистые и пристойные. Молодые люди всегда брали одну комнату на двоих, каждый раз перенося в нее тюки, чтобы не соблазнять воров, а после не отказывали себе в добротной еде. Габри взял на себя подсчеты всех дорожных расходов и затрат, а Феликс по нескольку раз ходил в конюшню, проверяя, как накормили и устроили лошадей. Перед Ганновером им сказали, что в Магдебурге чума, и они свернули к югу, потратив еще несколько дней, чтобы избегнуть лишнего риска. В Нюрнберге лошадей в первый раз перековали, вдобавок, Феликс хотел купить в этом центре кузниц и оружейных мастерских пистолет, но ему сказали, что оружие отберут на чешской границе, если только он не докажет, что является дворянином. Правда это или нет, Феликс так и не узнал, поскольку на лесистой границе Чешского королевства им впервые удалось проехать мимо таможни, чему экономный Габри долго радовался. Все дороги в Чехии вели в Прагу, но в Праге были какие-то народные волнения, так что все время пребывания в этом городе Феликс и Габри тряслись, как бы не попасть под горячую руку обозленной толпе. К тому же молодые люди не знали чешского языка, местные же обитатели весьма недружелюбно относились, когда к ним обращались по-немецки. Феликс впервые задумался, что едет в такие земли, где вообще не будет никого понимать, а тамошний уроженец Габри владеет славянским языком на уровне пятилетнего ребенка, да и тот запас речи наверняка успел забыть.

Удивительные вещи начали происходить на польской границе: здесь они оказались в окружении всадников, знаменитых на всю Европу гусар, которые почему-то были развернуты вглубь собственной страны, будто бы в ожидании кого-то. Никогда еще Феликс и Габри не видели всадников, носивших за спиной странные красивые крылья. Зачарованные этим зрелищем, они не воспользовались возможностью улизнуть, а потом грозный усатый офицер в черненых латах жестами велел им убраться с дороги. Они оказались в маленьком овражке за спинами гусарского оцепления. Группа роскошно одетых всадников на рысях близилась к пределам Польши, за всадниками виднелся обоз. Феликс залюбовался прекрасными лошадьми и нарядами этих новых людей, а потом с удивлением услышал французскую речь.

Старший из отряда гусар пал на колени перед щеголем в сверкающем камзоле, и начал упрашивать короля не покидать свою страну. К счастью, обе стороны не решились на какие-то насильственные действия, иначе не поздоровилось бы и двум случайным юным купцам. Габри, слабо понимавший по-французски, дергал Феликса, любопытствуя узнать, что происходит, и ван Бролин объяснил другу, что они стали свидетелями удивительнейшего события: Генрих Валуа покидает страну, где он пробыл королем несколько месяцев, чтобы принять французскую корону после смерти своего брата.

Наконец, король спешился и в обществе польского вельможи, не оставившего попыток вернуть беглого монарха, отошел к противоположной обочине, круг французских придворных и польских гусар тоже сместился немного в сторону. Феликс и Габри потихоньку, шаг за шагом, ведя коней в поводу, пробрались за спинами оцепления туда, где оно заканчивалось, вновь сели в седла и направились вглубь Польского королевства. Священная Римская империя немецкого народа осталась за их спинами, и отныне юные купцы оказывались в краях, где мало кто способен был их понять. Поначалу, впрочем, они не думали вовсе об этом.

— Это проклятье ночи святого Варфоломея, — поделился Феликс впечатлениями от известия о смерти Карла IX. — Такие злодеяния Господь не оставляет безнаказанными.

— Разве его брат, на то время герцог Анжу, не принимал участия в тех убийствах? — усомнился Габри.

— Принимать участие могли многие, но ответственность за все несет король, — сказал Феликс. — Несомненно, что без его приказа убийцы не решились бы выступить.

— Я слышал, что главными в событиях ночи святого Варфоломея были герцог де Гиз и Екатерина Медичи, вдовствующая королева, мать последних королей Франциска и Карла. Говорили, что король не хотел резни, что он уже отдал приказ Гаспару Колиньи поддержать восстание против герцога Альбы в наших Нижних Землях. Армия гугенотов была готова к выступлению на Фландрию, когда Филипп II приказал де Гизу, во что бы то ни стало сорвать замысел короля Карла, который любил Колиньи, как отца.

— Возможно, это правда, — сказал Феликс. — Тогда Карл тем более заслуживает хулы, как человек, предавший отца и допустивший его убийство.

— Ты прав, — согласился Габри, — хотя все это могло быть игрой короля, с самого начала надумавшего истребить гугенотов своего королевства.

— Если представить его так, поступок выглядит менее предосудительным? — спросил Феликс.

— Не знаю, — произнес Габри после некоторого раздумья, — возможно. Если это было частью продуманного плана, то король предстает не малодушным предателем, но расчетливым подлецом. Наверное, для его страны это лучше.

— Не обязательно быть тем или другим, — сказал Феликс. — По счастью, у нас есть принц Оранский, который лучше их всех.

— Ты не можешь знать, что он лучше, Феликс. Для этого надо быть знакомым с ним лично, и видеть, какой выбор он делает в сложных политических играх, чью сторону принимает, сильных или правых.

— Нет в мире никого, кто бы открыто выступил против Филиппа II, — ответил ван Бролин, — самого могущественного из всех Габсбургов, не считая его отца. Мы только сейчас, проведя почти месяц в пути, покинули владения этого дома. А есть еще Индии, которые по размеру превосходят Европу многократно, и среди всех этих бесчисленных пространств, есть только несколько маленьких провинций, которые голосом принца Оранского сказали: «Ты над нами более не властен! Филипп Второй, убирайся вон!»

Последние слова Феликс прокричал так громко, что его голос был слышен, наверное, и через границу империи. Впервые он оказался на территории, не подчиняющейся испанскому монарху и его кузену, императору Максимилиану, даже формально, и, что бы здесь ни произошло, чувство свободы от короля и ненавистных инквизиторов опьянило молодого ван Бролина.

Краков бурлил — как и Прага, правда причину тамошних народных волнений они так и не узнали, зато беспокойство поляков, внезапно лишенных властителя, было целиком объяснимо. На постоялом дворе в столице польского королевства им посчастливилось услышать фламандскую речь, и они обрадованно представились купцам из Амстердама. Услышав, что их юные земляки рассчитывают ехать с товаром в Московское княжество, голландцы посмотрели на них с сожалением, как люди обычно смотрят на скорбных умом.