Росс Лэйдлоу - Аттила, Бич Божий

Вдали показались стены Константинополя: огромный, в сорок футов высотой, с большими квадратными башнями, отстоящими друг от друга на двести футов, бастион, простирающийся почти на пять миль между Золотым Рогом и Мраморным морем. Яркое, незабываемое впечатление произвела на Констанция пестрая кладка из чередующегося с красным кирпичом белого камня. Он напомнил себе, что видит уже новую Стену (первичная была разрушена). Лет сорок назад, после разграбления Рима Аларихом, весь римский мир охватила самая настоящая паника, и нынешний восточный император – а тогда шли первые годы его правления – приказал воздвигнуть эту твердыню более чем в миле к западу от старых стен, благодаря чему защищенными оказались крупные цистерны и множество предместий Константинополя.

Въехав в город по Виа Ауреа, «Золотой дороге», с ее четырьмя бронзовыми слонами и гигантской статуей первого Феодосия, послы и их свита проследовали по главной городской артерии, Мезе, мимо форумов Аркадия, Бычьего (с большой бронзовой фигурой быка, в честь которого он и был назван), Феодосия, Амастриана и Константина – к внушительному комплексу строений, включающему в себя ипподром, императорский дворец и храм Святой Мудрости [45] . От изобилия великолепных публичных зданий – терм, портиков, базилик, храмов и т.д. – и пьянящего смешения старого и нового у Констанция закружилась голова. Бескомпромиссные сооружения династий Константина и Феодосия (многие из них украшали статуи, «позаимствованные» из обеих империй) дисгармонировали с древними постройками времен Септимия Севера, когда сегодняшняя громадная столица была лишь небольшим греческим городком Византием.

Помещенный на квартиру в один из многочисленных блоков императорского дворца, Констанций испытал истинное наслаждение от роскошного римского образа жизни, ни в какое сравнение не шедшего с условиями его проживания в гуннской деревне. Какое же это блаженство, думал он, спать не на куче зловонных шкур, а на настоящей перине; вкушать не жирную баранину, к которой подают скисшее кобылье молоко, а политого медом молочного поросенка, которого ты запиваешь отборным вином. Дни проходили на редкость приятно: релаксация в термах, посещение проходивших на ипподроме гонок на колесницах, заигрывание с придворными дамами, ухаживание за знатной вдовушкой, выбранной в качестве его невесты – женщиной сколь привлекательной, столь же и богатой. Прочие послы для разговоров с хозяевами вынуждены были прибегать к услугам переводчиков; Констанций же, в юные годы изучавший греческий, со всеми общался легко и непринужденно. Знание этого языка помогло ему и в плане сбора информации для Аттилы. Прислушиваясь к бессистемным разговорам и случайным ремаркам, он постепенно составил обширный список лиц, бежавших или дезертировавших из-под юрисдикции Аттилы и нашедших убежище в Восточной империи. Кроме того, Констанцию удалось выяснить, что благодаря усилиям Нома, блестящего магистра оффиций, у северных границ империи появились новые укрепления, а на место погибших солдат прибыли новые гарнизоны. Наконец, на утро шестого дня, на пороге его комнаты возник прибывший из канцелярии главного нотария курьер, который протянул Констанцию перетянутый шелковой лентой свиток. Послание было от Хрисафия: он предлагал специальному представителю Аттилы явиться к нему, во дворец, для беседы к восьми часам следующего дня.

Присутствовать на встрече Констанция с Хрисафием собирался и Баламир. Поселенный, как и большинство сопровождавших послов лиц, в той части дворца, где жили слуги, он быстро завязал знакомство с гунном по имени Эскам, одним из толмачей, переводивших речи чужеземных посланников. Люди эти относились к категории подчиненных Нома, с которым тесно сотрудничал Хрисафий, поэтому, решил Баламир, Эскаму не составило бы труда узнать распорядок дня евнуха. Он честно сказал Эскаму, что Аттила поручил ему трудную и опасную миссию – подслушать, о чем будут говорить Констанций с Хрисафием (а в том, что такой разговор состоится, Аттила был уверен, так как сам ходатайствовал об этой встрече) – и попросил нового знакомого помочь ему. Испытав чувство гордости за то, что он, простой переводчик, может оказаться полезным великому лидеру его народа (а возможно, и потому, что предложенное Баламиром вознаграждение оказалось весьма значительным), Эскам согласился.

Гунны разработали дерзкий, но простой план. На полученные от Баламира деньги (Аттила позволил тому тратить столько, сколько потребуется), Эскам подкупил одного из дворцовых служащих, поручив тому узнать, где, когда и в котором часу состоится встреча. Страх, который внушало имя Аттилы всем, кто его слышал, был столь велик, что Эскам был убежден в том, что клерк его не предаст. Кроме того, он договорился о том, чтобы Баламира провели в комнату евнуха в то время, когда там никого не будет.

Главной особенностью этого tablinum был огромный шкаф с двумя парами дверец – сверху и снизу. В верхней секции, за открытыми дверцами, хранились всякого рода справочные документы частого пользования: отчеты нотариатов, имперских курьеров, дворцовой стражи и т.д. В нижней части шкафа, за прочными дверцами, пылились тексты, с которыми сверялись очень редко, вроде Кодекса Феодосия, недавно обновленного сборника имперских законов. Решено было поступить так: убрать – на время – все эти редко используемые труды, высвободив тем самым место для Баламира, который, сидя в шкафу, смог бы дышать через щели и слышать все, что говорилось бы в комнате. Конечно, существовала вероятность и того, что во время беседы с Констанцием Хрисафию вздумается поискать какую-либо информацию в одном из лежавших в нижнем отделении томов. Это означало бы разоблачение и неминуемый провал миссии, но Баламир и Эскам решили рискнуть.

В назначенный день, рано утром, до прихода слуг, делавших уборку в комнате, нижняя часть шкафа была очищена от пыльных томов, которые перебрались в ближайшую кладовую, и место их занял Баламир. Устроившись удобнее – насколько позволяло ограниченное пространство, – он тяжело вздохнул; ждать оставалось еще несколько часов.

Констанция провели в просторную комнату, где на небольшом раскладном стуле сидел неимоверно тучный коротышка, смотревшийся крайне нелепо. Грушевидная, с многочисленными подбородками, голова Хрисафия плавно переходила в бочкообразное тело, – вид евнуха воскресил в памяти Констанция стоявшую в его родительском доме круглую статую из слоновой кости, привезенную, вроде бы, из Китая и изображавшую одного азиатского мудреца, некого Будду.

– Господин, – начал молодой римлянин, поклонившись, – не могу выразить своими скудными словами, как я почтен, что вы снизошли до встречи со столь скромной персоной, каковой, безусловно, я являюсь. – Констанцию все же удалось произнести эту напыщенную и абсурдную фразу, – с обмена подобными, как он уже понял, начинались практически все официальные процедуры восточного двора. К удивлению римлянина, Хрисафий остановил его нетерпеливым взмахом руки.