Росс Лэйдлоу - Аттила, Бич Божий

Клодий едва заметно кивнул.

– Клянусь, – заявил он таким тоном, словно делал одолжение своим победителям.

– В таком случае, можешь забрать своих мертвых. Все же прочее является военными трофеями и должно быть оставлено на поле боя. У тебя есть два дня, чтобы вернуться на свои земли.

– Примите мои поздравления, господин. Блистательная победа, – сказал Констанций Аэцию, когда последний из франкских обозов скрылся за восточным горизонтом.

– Еще пара-тройка подобных – и некого будет выводить на поле боя, – уныло проворчал Аэций. – Три сотни человек положили. Таких потерь мы себе позволить не можем.

– Но у франков счет убитых идет на тысячи. Уверен, что…

– Франки свои потери быстро возместят, мы же – вряд ли. – В голосе полководца прозвучала нотка полной безы-сходности. – Франки – нация воинов. Вся их молодежь – потенциальные солдаты; нам же взять новых рекрутов уже негде. Одному лишь Богу известно, сколько еще времени мы сможем содержать и снаряжать наши войска, – а их ведь еще и кормить чем-то надо. Равеннская казна пуста – там нет и солида. Недавняя – неудачная, к слову – экспедиция в Африку высосала из нее последние деньги.

– Неужели все так плохо, господин? – сочувственно пробормотал Констанций. – Вот уж не думал. Хорошо еще, что Галлия – под нашим полным контролем. Бургундов и визиготов, а сейчас и франков, нам удалось поставить на место. Галлия – все еще римская.

– Надолго ли? Если федератам вновь вздумается показать свой норов… Рим сейчас похож на человека, пытающегося весной перейти замерзшее озеро. В любой момент лед может треснуть, и человек этот утонет. Эх, если бы нам удалось призвать на помощь гуннов…

– Может, получится их переубедить?

Аэций покачал головой.

– Едва ли, – мрачно заметил он. – Если только… – Этот парень, подумал вдруг Аэций, даже на летающих вокруг птиц без труда произвел бы нужное впечатление. Если кто и сумеет уговорить Аттилу, то это – Констанций.

– Все готово, господин, – почтительно отсалютовал подошедший centenarius .

– Пойдем, Констанций. Отдадим души убиенных римских солдат Богу. – Повернувшись, они уже собирались покинуть поле боя, когда взгляд Аэция остановился на валявшемся на земле стеклянном, в форме рога, кубке для вина. Прекрасная работа, восхитился про себя Аэций, удивительно, что не разбился. Подняв рог, он вручил его молодому трибуну.

– Хотелось бы мне знать, кому он принадлежал, – задумчиво произнес патриций. – Сохрани его, мой друг, – пусть служит тебе напоминанием о твоем первом сражении.

«Преторий магистра армии, Равенна, провинция Фламиния и Пицен, диоцез Италии [написал Тит в “ Liber Rufinorum ”], консульство Августа Флавия Феодосия (восемнадцатое) и Альбина, IV, августовские иды [43] .

В Галлии вновь все спокойно. Аэций вернулся в Италию, оставив Авита – теперь префекта Галлии – присматривать за обоими галльскими диоцезами. Аэций полагает, что, находясь в Равенне, сможет лучше отслеживать ситуацию в Африке. К вопросу о ее возвращении решено было вернуться позже, и Гейзерих вновь решил поиграть мускулами; будучи единственным из варваров, в чьем распоряжении имеется флот (состоящий из захваченных римских судов), он захватил Балеары и Сардинию, создал морскую базу в Сардинии и угрожает уже самой Италии.

Нам сейчас как никогда нужны деньги на содержание армии, но взять их некуда. Правительство доведено до такого отчаяния, что вынуждено было ввести в этом году новую торговую пошлину, siliquaticum , подразумевающую уплату в казну одной двадцать четвертой части дохода с продаж. В надежде возместить нехватку рекрутов за счет возрождения былого союза с гуннами, патриций направил на переговоры с Аттилой молодого трибуна, Констанция. Должен признаться, у меня его кандидатура вызвала возражения. Констанций, несомненно, обладает целым набором прекрасных качеств: в битве с франками у селения Хелена он показал себя человеком храбрым и находчивым; ему не откажешь в такте, обаянии и самонадеянности (в хорошем смысле этого слова); он происходит из приличной семьи и свободно чувствует себя в присутствии сильных мира сего – в принципе, именно такими свойствами и должен располагать посол.

Что же заставляет меня в нем сомневаться? Есть, знаете ли, у меня ощущение, что, несмотря на все свое очарование, Констанций всегда будет ставить собственные интересы выше прочих приоритетов. Ввиду важности его миссии (от успеха которой, скажу без преувеличения, зависит, выживет ли Запад), я поделился своими опасениями с Аэцием, но тот в ответ лишь отшутился. Полагаю, он считает, что я завидую Констанцию – моя-то поездка к Аттиле увенчалась полным провалом, а новый посланник может оказаться более удачливым. Что ж, время нас рассудит».

Констанций нервничал, что было ему совсем не свойственно. Он уже начал сожалеть о том, что продал предназначавшиеся Аттиле подарки. Но возможность получить наличные для оплаты стремительно растущих долгов и прийти к компромиссу с сенатором, чью жену он соблазнил, была слишком заманчивой – даже с учетом того, что ростовщик-сириец в Арелате предложил ему лишь малую часть от реальной стоимости врученных ему Аэцием ценностей. Зато теперь он мог вернуться домой с высоко поднятой головой и зажить привычной жизнью. Парочку менее ценных предметов, вроде стеклянного рога для вина, найденного Аэцием на поле битвы у селения Хелена, он все же сохранил. Возможно, пытался успокоить себя Констанций, подобные, ничего не стоящие безделушки впечатлят этого дикаря Аттилу гораздо больше, нежели какое-нибудь украшенное изысканным узором серебряное блюдо.

Надев свой лучший далматик, Констанций вышел из своего жилища в гуннской столице, огромной, расползшейся на многие мили деревне, где большинство населения жило в шатрах и лишь некоторые знатные гунны – в топорно сбитых деревянных домах. Выделялось на общем фоне одно поражавшее своей неуместностью строение – огромное каменное здание, построенное в чистом греко-римском стиле, которое возвышалось над непрочными крышами из парусины или шкур животных, словно военная галера над лодками рыбаков. То была баня Онегесия, сооруженная греком, плененным во время вторжения Аттилы в Восточную империю. Получив статус вольноотпущенного, грек этот сделался банщиком у Онегесия, фаворита Аттилы, и прислуживал во время мытья ему самому и его родственникам. Чем дальше Констанций шел по петлявшим грязным тропам, считавшимся у гуннов улицами, тем больше вокруг него собиралось детворы. За те три недели, в течение которых римлянин ожидал аудиенции у Аттилы, он успел заслужить необыкновенную популярность у мальчишек – благодаря дару подражания и знанию множества фокусов. Сегодня Констанций изображал медведя. Он носился между маленьких гуннов, ревя и из стороны в сторону качая головой, скрючив, наподобие когтистых медвежьих лап, руки, в то время как дети пронзительно визжали от восторга и, изображая испуг, бросались врассыпную.