Михаил Каратеев - Русь и Орда

— А ярлык на Владимирский стол снова станет он давать по своему хотению тому князю, который лучше ему потрафит или дороже заплатит?

— Владимирское княжество великий хан согласен считать твоею наследственной вотчиной, и великое княжение над Русью он навеки закрепит в твоем роду.

— Так… Ну, а какую же дань хочет он с нас брать?

— Я тебе сразу скажу, князь, то самое малое, на что великий хан согласится: пять тысяч рублей в год [379] Пять тысяч рублей того времени были равноценны приблизительно пятистам тысячам рублей начала двадцатого столетия. .

— Всего только? — вырвалось у Дмитрия. — Ну, Иван Васильевич, друг бесценный, и в этом вижу я твою руку! Не найду слов благодарить тебя! Даже когда сказал ты, что дело мое не слишком плохо, и тогда ожидал я много худшего.

— Я жалею, что не получилось совсем хорошо, Дмитрей Иванович. Но это еще будет! У нас говорят: когда есть много иголок, из них можно сделать молот, а имея молот, можно построить дом. Из своих иголок ты уже выковал молот и начал строить. Пусть одна стена сейчас обвалилась, это ничего, — молот остался в твоих руках, и ты дом достроишь!

— Даст Господь, дострою, а не я — дети мои достроят. Но все же горько, что обвалилась стена-то… Как раз в новом доме пожить разохотился и своими глазами увидеть дел своих завершение. Ну, да что сетовать, — выше себя не прыгнешь! Однако ежели хан свои обещания станет блюсти, уже и то много. И, умирая, скажу, что не втуне моя жизнь прошла.

— Великий хан Тохтамыш будет блюсти свои обещания, князь. Ему надо жить с тобою в мире потому, что у него есть очень сильные враги, борьба с которыми будет долгой и трудной. У тебя будет время для того, чтобы окрепнуть и сделаться сильней, чем прежде.

— Ну, давай Бог, чтобы так все и было. А тебе, Иван Васильевич, еще раз великое мое спасибо. Вестимо, ныне мы беседовали как два друга и два русских князя, а как посла ханского я тебя дня через три, когда приготовимся, буду принимать на людях и с великою честью, как Русь еще ни одного посла ордынского не принимала.

— Я доведу об этом великому хану, Дмитрей Иванович, и хан будет доволен.

— Э, да что там хан! Он пускай думает, что это ему такая честь воздается, а ты знай другое: тебе она, вся эта честь, тебе — другу моему и другу Руси! Эх, жаль, святителя нашего Алексея нету больше с нами, то-то он рад был бы тебя увидеть… Да погоди! — спохватился Дмитрий. — Совсем было запамятовал: незадолго до смерти своей оставил он мне для тебя одну грамоту. Я еще спросил тогда, надо ли ее тебе в Орду переслать? Нет, говорит, Иван Васильевич сам в Москву приедет, тогда и отдашь ему. Великий был провидец святитель наш, царствие ему небесное…

С этими словами Дмитрий встал, поискал недолго на полке в углу, где среди других вещей лежало у него несколько книг и рукописей, и, возвратившись к столу, протянул Карач-мурзе небольшой свиток побуревшего от времени пергамента.

— Поди, знаешь, что это такое? — спросил он, пока ханский посол развязывал плетеный шнур, которым была перевязана рукопись.

— Еще не знаю, князь, — ответил Карач-мурза, развернув свиток и с трудом разбирая выцветшие, написанные сплошняком [380] В то время писали без всяких знаков препинания и не отделяя слов друг от друга, сплошной строкой. слова: — «Во имя Отца и Сына и Святого Духа: се аз, раб Божий грешный Мстислав, а во святом крещении Михайло, княж Михайлов сын, Карачевской земли князь и Козельской…» Да это, никак, грамота духовная прадеда моего, великого князя Мстислава Михайловича, когда-то украденная у моего отца! — воскликнул он, опуская рукопись и подняв изумленные глаза на Дмитрия.

— Она и есть, — подтвердил князь. — Но ты дальше читай!

— «…Приказал сыну своему большему Святославу большое княжение и дал есмь ему стольный город Карачев, — читал Карач-мурза, мельком пробегая несущественное и останавливаясь на главном. — …Коль преставится Святослав, сидети в Карачеве его старшому сыну, а коль сынов ему Бог не даст, сидети на большом княжении старшому по нем брату, князю Пантелеймону, а по смерти его паки старшому его, Пантелеймона, сыну. И тако наследие наше в потомках держать, а молодшим князьям стольного князя чтити в отца место и из воли его не выходить. И быть всем дружны и усобиц не заводить, а кто заведет, того большой князь судить и казнить волен… Аще же кто волю мою в том порушит, да падет на того мое проклятие навек, и пусть не со мною одним, а со всем родом нашим готовится стать перед Богом».

— Теперь разумеешь? — спросил Дмитрий, когда Карач-мурза кончил читать. — С этою грамотой ныне ты перед законом Карачевский князь, ибо она утверждает род отца твоего на княжение и показует, что стол у него отнят был воровством и обманом.

— Закон одно, а сила другое, Дмитрей Иванович. Пускай княжить в Карачеве и мне надлежит, а сидит там крепко воровской князь. И литовский государь его своего зятя не даст в обиду, хотя я ему и десять грамот покажу.

— Сегодня оно так, а завтра может по-иному быть. И будет по-иному! Думаешь, долго еще оставлю я под Литвою наши русские земли? Если хан меня теперь не обманет и Орда больше Москву тревожить не будет, мне много годов не понадобится, чтобы снова войти в полную силу. И тогда, допрежь всего, отберу у Ягайлы Черниговщину, а отобравши, никого иного — тебя посажу туда князем! Мало того, что друг ты мне верный, но ведь тебе и по роду, и по месту княжить там надлежит. А коли Бог мне столько жизни не даст и я того сделать не успею, сын мой сделает. Тому верь!

— Я верю, князь, и на добром слове тебе спасибо. Тоже и ты мне верь: коли сбудется все, как ты говоришь, — Черниговский князь будет Московскому первым слугою и с Тверским либо с Рязанским одной дорогою не пойдет.

— Знаю, Иван Васильевич, и потому сугубо о праве твоем порадею. Ты же пока храни свою грамоту как зеницу ока.

— Буду хранить, Дмитрей Иванович. А вот, к слову, — не сказывал ли тебе митрополит Алексей, где была эта грамота и как он нашел ее?

— Сказывал. Была она в Покровском звенигородском монастыре, и святитель наш, когда, — годов тому пять, — лежал тут раненый князь Федор Андреевич, через него и добыл ее.

— А князь Федор Андреевич добром ее отдал?

— Вестимо, добром! Ведь он было вовсе ослеп от татарской сабли, а владыка Алексей своею святой молитвой ему исцеление вымолил.

— Да воздаст великий Аллах этому святому и мудрому старцу по делам его и да приблизит его навеки к своему престолу!

— Аминь. Только уж не Аллах, а Бог пусть его приблизит!

— Бог един, княже. И не суди, что называю Его Аллахом: привык.

— Что ты, Иван Васильевич! То я не в осуждение, а в шутку сказал. Бог, вестимо, один, но апостолы и пророки разных народов волю Его толкуют всяк по-своему. Только кому же в том и верить, как не Сыну Его единородному, Господу Иисусу Христу, который волю Отца Своего доподлинно знал? И тебе эту истинную веру христианскую все одно придется принять, коли будешь ты в русских землях княжить. А может, и раньше того хочешь Орду оставить? Я тебе как прежде говорил, так и ныне говорю: рад буду, коли перейдешь ты ко мне в службу, и превыше всех своих бояр тебя поставлю.