Франсуаза Шандернагор - Королевская аллея

Визит Короля так взволновал меня, что после его ухода я еще целый час сидела в темноте и, вероятно, просидела бы дольше, если бы малышка д'Эдикур не вышла из своего почтительного столбняка, дернув меня за рукав и попросив есть. Спустя несколько дней я писала брату, которого господин де Лувуа назначил губернатором небольшого голландского городка Амсфорта, и, не в силах сдержать свои чувства, выразила их в словах: «Приятно служить герою, особенно, герою, которого мы видим вблизи».

В Вожираре жизнь моя текла по-прежнему замкнуто. Я не сносилась ни с кем из своих знакомых, видела только господина де Лувуа и писала одному лишь брату. В этом роскошном, укрытом от чужих взоров доме можно было заскучать, но меня каждый день ждало множество дел. И, если бы не болезнь моего «любимчика», я почитала бы себя совершенно счастливою: у меня были книги, деревья и дети — вполне достаточно, чтобы возблагодарить Господа за все его творения и воспеть их радостным гимном.

Не проникся ли и Король этим духом безмятежности, царившим в здешних местах, и покоем, царившим в моей душе? Он все чаще охотился на Шатийонских лугах и нанес мне за истекшие месяцы три или четыре визита.

Он играл с детьми, беседовал на самые обычные темы — о погоде, охоте, строительстве своих дворцов, — и исчезал на полуслове, так же внезапно, как появлялся. На мои просьбы он поначалу отвечал простым «я подумаю» или «это возможно», но чем дальше, тем двусмысленнее становились его слова. Однажды, когда я нежно гладила пылающий лоб моего маленького заболевшего принца, он обронил: «Как приятно быть любимым вами!»; это прозвучало почти оскорбительно. В другой раз он спросил, какую пьесу я предпочитаю, и на мой ответ: «Беренику» Расина серьезно заметил: «Значит, мне придется ревновать к Титу» [46] Тит Флавий Веспасиан (ок. 40–81 н. э.) — римский император (79–81 н. э.), герой трагедии Ж. Расина «Береника», был влюблен в иудейскую принцессу Беренику. , — и быстро вышел из комнаты.

Эти странности озадачивали меня; я уже была достаточно опытна и могла бы предположить, что имею дело с робким влюбленным, если бы передо мною не стоял король Франции, более того, король, по уши влюбленный в свою прекрасную, блестящую избранницу. Его нрав и то, что я знала о его чувствах от госпожи де Монтеспан, приводили меня в заблуждение относительно его намерений; я приписала оригинальность этих визитов особенностям характера или неумению делать комплименты дамам. Словом, я попыталась успокоить себя мыслью, что Король скорее изображает галантность, нежели питает действительно галантные замыслы.

20 марта 1673 года он выказал свое удовлетворение моими услугами еще более учтивым, хотя и весьма обязывающим меня способом: просматривая список пенсий и увидев, что против моего имени вот уже двенадцать лет стоит цифра 2000 ливров, он вычеркнул слово «ливры» и вписал «экю» [47] Три ливра были равны одному экю. . Затем передал мне через господина де Лувуа пожелание, чтобы я сопровождала госпожу де Монтеспан к месту расположения армии, куда она ехала вместе с ним этой весною [48] В те времена Двор, вслед за королем, постоянно переезжал из дворца в дворец, из города в город, поэтому в поездке придворных дам к месту военных действий не было ничего необычного. . Фаворитка снова была беременна и хотела отдать мне ребенка сразу же после родов, как и было заведено ранее.

Эта последняя беременность скрывалась не столь тщательно, как предыдущие; при Дворе уже пошли слухи о том, что у Короля и фаворитки родилось несколько детей, и все эти принцы вскоре будут официально признаны. Не будучи знакома с законами, я, тем не менее, затруднялась понять, как это возможно, — ведь при подобных процедурах полагалось назвать хотя бы мать, а в данном случае оглашение дало бы маркизу де Монтеспану все отцовские права на детей. Однако, министры, более меня поднаторевшие в таких интригах, видимо, были уверены в успехе, так как господин де Лувуа разрешил мне повидаться с друзьями перед отъездом из Парижа в крепость Турне, где меня ожидали Король и его любовница.

И вот, в один прекрасный вечер, я объявилась в доме у Куланжей, в кругу знакомых, которых не видела уже около года; аббат Тестю решил, что я свалилась с луны и чуть не умер от изумления; госпожа де Севинье воздержалась от вопросов и только дипломатично заметила, что, судя по моему виду, я провела это время в обществе знатных особ; все согласились с нею, наперебой восклицая, что я необычайно похорошела, роскошно одета и выгляжу очень мило.

1 мая я отбыла к месту расположения армии в большой компании дам: на сей раз Король пожелал собрать вокруг себя весь свой «сераль»; Королева, мадемуазель де Лавальер, госпожа де Монтеспан и их свита расселись по возкам и каретам и с грохотом покатили по дорогам Фландрии. Госпожа де Монтеспан, ехавшая вместе с Королем, внушала мне искреннюю жалость: она была на последнем месяце и ужасно страдала от неудобств путешествия; всадники, скакавшие по бокам экипажа, поднимали тучи пыли, которая летела в окна: Король любил свежий воздух и опускал все стекла, не позволяя даже зашторивать их; фаворитка задыхалась и едва не теряла сознание, но упасть в обморок перед Королем значило навеки опозорить себя в его глазах. Ночевали мы обычно на скверных постоялых дворах, иногда прямо на соломе, поужинав, после двенадцатичасовой дороги, какой-нибудь жиденькой похлебкою или одним яйцом на двоих.

Багаж и съестные припасы отставали от нашего поезда, ибо Король всегда путешествовал чрезвычайно скоро, на перекладных, но жаловаться на эту спешку и на лишения было неприлично; нам случалось обедать прямо в каретах, а дамам приходилось терпеть самую неотложную нужду до потери сознания. Беременность госпожи де Монтеспан причиняла ей еще больше мучений, нежели окружающим, но она могла поверить их лишь мне одной. Что же до Короля, то он не задумывался остановить карету и выйти, если ему было нужно. Так уж устроены властители, — они заботятся только о себе, не допуская и мысли, что у их подданных могут быть те же надобности или неудобства; словом сказать, любовницам Короля приходилось немало терпеть от их повелителя.

В Турне я видела Короля каждый день, пока он, во главе своих войск, продвигался вглубь Голландии, но встречались мы только на людях. Госпожа де Монтеспан, которую тяготы путешествия привели в крайнее раздражение, открыто третировала его перед всем Двором, насмехаясь над каждый словом, каждым жестом и доходя в своих экстравагантных выходках до того, что упрекала его в скромном происхождении. Сама она признавала лишь два знатных рода — Ларошфуко и ее собственный, считая их самыми древними во Франции и часто повторяя Королю девиз своего дома: «Еще земля не оросилась морем, а Рошшуар уж нес свою волну», словом, каждодневно давая ему понять, что женщина ее ранга унизила себя, согласившись стать любовницею какого-то Бурбона. Король, довольно суровый в обращении с придворными, как показало мне это путешествие, и привыкший повелевать всеми и во всем, тем не менее, покорно, почти униженно выслушивал эти инвективы и робко испрашивал чести поцеловать руку, в которой ему отказывали. Мне скоро надоело быть в положении между двух огней и наблюдать, как Король и его фаворитка по очереди исполняют свою смешную, а то и вовсе нелицеприятную роль; пребывание в Турне стало для меня истинной пыткою, и не менее тягостной оказалась миссия, которую мне поручили в отношении мадемуазель де Лавальер.