Александр Грязев - Рассказы и завязи

— У водокачки, что ли? — переспросила Марья.

— Вот-вот. Я ему опять кричу: остановись, мол, а он знай прет. Потом вдруг пропал куда-то. А там, где линия кончается, балочка полосатая положена и бугорок, а внизу обрыв. Ну, Витька туда и загрохотал. Я за ним, значит, тоже…

Колюха замолчал, раскуривая вторую папиросу.

— Ну? — нетерпеливо спросила Марья.

— Чего — ну?

— А дальше-то?

— А дальше-то, — тянул Колюха. — Оказалось, что дружинники нас на вокзале заприметили и шли по пятам. Витьку, это значит, в больницу, а меня, еси на небеси… в вытрезвитель.

У Марьи округлились глаза.

— В вытрезвитель! — всплеснула она руками, вскочив со стула. — Допился, елкаш! Дожился, зараза? На старости-то лет позоришь себя и меня! И не стыдно харе-то!

— А ну, хватит! — вдруг строго прикрикнул на жену Колюха и хлопнул ладонью по столешнице. — Ты чего это запрыгала-та передо мной, как Алёнка с худой дырёнкой?! Стоит на один день уехать и уж баба завыступала. Уже и голос прорезался. Сядь на место! Вот так. А то, как овца, блекочешь, не даешь мужику и слова сказать. Чего тебе надо, не понимаю. Деньги получила? Я сам приехал? Приехал. И притом жив-здоров. Ну и радуйся, что все хорошо.

— Да ведь ты не один был. Парня-то жалко. Мог ведь совсем Витька-та угробиться, — сказала присмиревшая Марья.

— Я его туда не толкал и в рот не наливал. Мне и самому его жалко. Заводной больно. Только ведь не я его таким сделал. Вот так. А что в вытрезвителе был, то это мое дело. Мне и отвечать. И ничего в этом такого нет. Может, мне даже интересно было там побывать. Для полноты жизни. А чо? Кровати там, простыни. Медицина! Одно только неудобство: голым на кровать кладут. Сроду голым не спал, а тут пришлось!

— Дожился, — сокрушенно проговорила Марья, — не стыдно.

— Было и стыдно, когда оттуда выпускали. Вот уж тут-то я тебя вспоминал. Тебе не икалось?

— Чего еще?

— А того. Все мужики, гляжу, кто плавки одевает, кто трусы, а я кальсоны с начесом. Нарядила. От стыда не знал, куда деваться.

— Во дает, это надо же. Стыдно ему стало. А когда пил, так не стыдно было?

— Я не пью, а употребляю. Ну, ладно, ладно, Мань. Чего ты завелась-то опять? Я вот со вчерашнего дня мечтал в баньке пополоскаться. У тебя там водички нет?

Марья молча встала, пошла в другую половину и принесла сверток с бельем.

— На, елкаш. Только не думай, что ради тебя топила. Бельё стирала.

— Ладно-ладно, понял, — заулыбался Колюха. — Ты бы… это самое… Мань. Пивка бы в чайную сходила. После баньки-то оно пользительно. Я сейчас-то и заходить не стал…

— Сколько? — не глядя на мужа, и не сразу спросила Марья.

— Кружечки четыре в самый раз, — совсем ласково проговорил Колюха и потопал в баню.

Леха Веселов заглушил двигатель своего трактора, вылез из жаркой кабины и только в наступившей внезапно тишине почувствовал прелесть сегодняшнего майского дня: еще теплое, хотя и идущее к закату солнце, легкий ветер, волнами набегавший на разгоряченное лицо, даже чириканье каких-то пташек — в перелеске, у кромки которого он сделал остановку.

Леха сел на землю, а потом повалился спиной на траву и стал смотреть в голубое небо с редкими белыми облаками. Усталость, словно тяжелая вода, растекалась по всему телу. Не хотелось не только шевелиться, но даже о чем-либо думать и, казалось, скажи ему сейчас, что надо проехать по полю еще один загон, то он не полезет в кабину ни за какие деньги.

К Лехе подбежал его помощник Витька Усов, с которым сегодня сеяли ячмень.

— Ты чего, Лех? — спросил он с беспокойством.

— Да ничего, — ответил тот. — Просто хорошо, что закончили.

— Да, сегодня добро сработали. Гектаров тридцать будет, не меньше.

— Устал здорово. Не могу даже руками шевелить.

— Еще бы не устать. Я сам чуть жив. Ты когда меня сегодня поднял-то? В три часа. А начали? Четырех еще не было. Раньше солнышка.

А все из-за вчерашней смены. Начали они ее как обычно около семи утра и все шло хорошо, да на одном из поворотов отлетел у сеялки кронштейн. Пришлось остановиться и Витьку на мотоцикле посылать за сварщиком. Пока тот ездил, да пока пришла ремонтная машина, потеряли целый час. Его, правда, за весь день наверстать еще можно было, но когда после обеда переехали на другое поле, то оказалось, что сюда не привезли еще минеральные удобрения. Поле не обработано, сеять было нельзя, и теперь они уже оба с Витькой поехали в контору. Пришлось поскандалить и с агрономом и с механиком, даже поговорить с председателем, пока не добились на поле тракторной тележки с минералкой. Исправили, короче говоря, чью-то глупость и разгильдяйство, но провозились почти до темноты. День кончился, и потерянное время уже не вернешь.

Вот почему Леха разбудил сегодня Витьку чуть свет, и они сеяли весь день без отдыха. Прервались только дважды, когда Светка Попова привозила на своём «Москвиче-каблучке» горячий завтрак и обед. Да и с теми они спра вились быстрее, чем обычно.

Не хотелось отставать от других и выбиваться из графика. На сев отведено было всего-то десять дней, а они уже неделю вкалывают, и было бы обидно отстать в самые последние дни. Но теперь все в порядке и упущенные вчера часы они наверстали.

— Ничего, Витюха, сегодня отдохнем и отоспимся, — сказал Леха, и, помолчав, добавил мечтательно. — Я вот сейчас домой приду, сапоги сниму, умоюсь, и к своей Валюхе под горячий бок завалюсь.

— А я так, пожалуй, и сапоги снимать не стану, — почти серьезно в ответ на это сказал Витька.

— Ну тогда поехали, — засмеялся Леха.

Витька выкатил из кустов свой мотоцикл, завел и они с громким стрекотом, выехав на проселочную дорогу, понеслись в сторону села.

Мимо колхозных мастерских с дымящей кочегаркой, мимо сельсовета и клуба они выехали на центральную улицу и у магазина свернули на свой порядок. Витька остановился у самой калитки лёхиного палисада, а сам проехал чуть дальше: они жили по соседству через два дома.

К двери в крыльцо был приставлен батожок. Стало быть, в избе никого не было, и Лёха, скинув резиновики, перво-наперво умылся. Есть не хотелось, но мучила жажда и он, открыв холодильник, достал банку с молоком. Решив дождаться жену, он налил молока в большую кружку, пошел в комнату, включил телевизор и сел в свое любимое кресло.

Что бы там ни говорили, а Леха любил смотреть телевизор. Экран для него был настоящим окном в другую жизнь и целый мир. Правда, смотреть телевизор удавалось редко. Особенно сейчас, в страдную пору, которая продлится до самой, считай, глубокой осени. И только зимой он отведет у телевизора свою душу. Но, однако, в редкие свободные минуты Леха не отказывая себе в удовольствии смотреть телевизор и всякий раз, с напряжением вглядывался в экран, будто надеялся увидеть что-то необыкновенное, часто получая насмешливые выговоры жены.