Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том I

Францию Эмери вспоминал всё реже, в родной Арвиль его совершенно не тянуло. Иногда в памяти воскресало доброе лицо покойной матушки, но отец, а позднее и дядя Жослен твёрдо заверили его, что матушка сейчас — в Царствии Небесном. Эмери не сомневался, что там ещё чудеснее, чем в Антиохии, он знал, что они ещё встретятся с матушкой, только надо подождать.

По отцу Эмери, конечно, тоже скучал. Его отец был очень добрым, хотя весьма не многословным и не знал таких чудесных сказок, как дядя Жослен. Добрый пулен сказал, что отец обязательно приедет к ним в гости, но пока не может, потому что сражается с неверными.

— Кто такие «неверные»? Это чудовища или, может быть, великаны?

— Нет, это обычные люди. Мусульмане.

Эмери был поражён:

— А что в мусульманах такого уж неверного? Здесь, в Антиохии, много мусульман, они — добрые люди. Я подружился с некоторыми мусульманскими мальчиками и вы, дядя, никогда не запрещали мне с ними дружить. А когда мы вырастем, то что же, будем сражаться друг с другом? Но я не хочу!

— Успокойся, Эмери. Бог даст, твоя дружба с мусульманскими мальчиками продлится всю жизнь. Вовсе не все мусульмане — враги франков, а только те из них, которые ненавидят нашу веру во Христа и стараются изгнать нас со Святой Земли. Разве мы можем это допустить?

— Нет, конечно, этого допускать нельзя, — Эмери задумался, представив себе, как его, Жослена и Марию злые люди изгоняют из Антиохии. — Но почему мусульмане такие разные? Ведь вера-то у них одна. Вы мне объясните, это плохая вера или хорошая?

— Мы, христиане, считаем, что наша вера лучше, чем ислам. Но ведь Господь всех людей создал свободными, а значит, мусульмане имеют право верить так, как считают нужным. Вот представь себя, что ты хочешь угостить своего товарища рахат-лукумом, а он отказывается. Станешь ли ты насильно запихивать ему лакомство в рот?

— Нет, конечно же, — Эмери звонко рассмеялся. — Не хочет — пускай не ест.

— Правильно, мой добрый друг. Вот и мы не заставляем мусульман принимать христианство. Хотя мы, конечно же, жалеем их, ведь они лишают себя такой прекрасной веры. Но ведь ты же не станешь ненавидеть мальчика, который не хочет есть рахат-лукум?

— Зачем мне его ненавидеть? — Эмери опять рассмеялся. — Ведь это не помешает нам вместе строить крепость из глины.

— Вот именно! Однако, представь себе мальчика, который не только не ест рахат-лукум, но и хочет отобрать у тебя лакомство, втоптать его в грязь, а потом и тебя самого прогнать со двора.

— Я ему как дам по зубам!

— По зубам, говоришь? А не побоишься свой кулак в кровь разбить?

— Не побоюсь. Пусть у меня на кулаках совсем не останется кожи, но у него не останется зубов. Потому что нельзя так подло поступать. За это надо наказывать.

— Ах ты волчонок! — жизнерадостно расхохотался Жослен. — Настоящий тамплиер! Совсем, как твой отец! А в жизни, мой храбрый друг, есть вещи гораздо ценнее, чем рахат-лукум. Наша вера в Христа дороже всех сокровищ Антиохии. Мы никому не позволим втоптать её в грязь, не позволим изгнать нас отсюда только за то, что мы любим Христа. Ведь так?

— Так! — радостно воскликнул Эмери, в котором отец с пелёнок воспитывал обострённое чувство справедливости.

— Вот этим и занимается твой отец-тамплиер. Он сражается со «скверными мальчишками», из которых уже выросли большие скверные мужчины.

— Да. — протянул Эмери. — Вы не представляете какой справедливый у меня папа. Он никогда не наказывал меня без вины и за малую вину сильно не наказывал. А других мальчишек отцы били почём зря вообще ни за что. Папа никогда не будет сражаться с теми, кто ни в чём не виноват. Все тамплиеры такие же справедливые, да?

— Ну конечно же! Потому твой отец и стал тамплиером.

Время шло, Эмери уже совершенно освоился в новом мире, а отец всё не приезжал. Наконец, свершилось. Дядя Жослен сказал Эмери, что завтра его отец будет в Антиохии. Этот день он запомнил на всю жизнь.

К дому Жослена подъехали три всадника: двое в чёрных плащах, а впереди на арабском скакуне всадник в белом плаще с красным крестом. Отец. Он осторожно слез с коня, Эмери, стоявший на пороге дома, сразу же бросился ему на встречу.

Лицо отца было непривычным. Оно было перерезано двумя большими красными рубцами, в глазах стояла боль, губы плотно сомкнуты. Когда тамплиер увидел подросшего сына, которому было уже 8 лет, его губы дрогнули, и он вымолвил: «Здравствуй, сынок», кажется, не зная, что к этому добавить.

— Как здоровье? — спросил его Жослен.

— Стало лучше, — ответил тамплиер, — почти всю дорогу от Тортозы меня везли на телеге, а сейчас уже на коня сел.

Эмери только сейчас понял, что отец серьёзно ранен. За столом отец и Жослен обменивались немногочисленными короткими фразами, смысл которых по большей части был Эмери непонятен. Это застолье ни мало не напоминало шумные и весёлые восточные пиршества, которые доводилось видеть Эмери. Отец был, как всегда, немногословен и на сына, казалось, обращал мало внимания, лишь изредка бросая на него короткие доброжелательные взгляды. Потом отца проводили в спальную комнату, Эмери последовал за ним. Дядя Жослен неожиданно ворчливо сказал:

— Юноша, ты бы дал отцу отдохнуть с дороги.

— Ничего, ничего, — едва заметно улыбнулся тамплиер, — мы немного поговорим.

Отец лежал на кровати, Эмери устроился рядом с ним на небольшом табурете.

— У тебя всё нормально? — спросил отец.

— Да, всё хорошо. Дядя Жослен очень добр ко мне. А как вы живёте в Тортозе?

— Сражаемся. Почти непрерывно.

— В каком бою тебя ранили?

— В обычном. Стычка с неверными в горах недалеко от Тортозы.

— Что это был за бой?

— Тамплиер не должен рассказывать о тех операциях, в которых участвовал. Никому. Даже сыну.

— Почему ты так долго не приезжал?

— Я больше не принадлежу себе, сынок. Рыцарь-тамплиер умирает для мира. Но я каждый день разговаривал с тобой перед сном. С тобой и с мамой. Ты помнишь маму?

— Я очень люблю её.

От тамплиера не укрылось, что сын сказал про мать в настоящем времени. К этому было нечего добавить. Они замолчали. Потом Эмери задал вопрос, который не давал ему покоя все эти годы:

— Папа, а почему ты стал тамплиером? Ты мог бы вместе с дядей Жосленом служить при дворе князя Антиохии, мы бы жили вместе.

Тамплиер тяжело вздохнул и, сделав паузу, продолжил разговор совершенно другим тоном:

— Я очень люблю маму, сынок.

— Я тоже. Разве я тебе мешаю?

— Мне мешают мои грехи. Их надо было смыть. Когда мама умерла, я жил только мыслью о том, что встречусь с ней в Царствии Небесном. Мне было очень больно, но я не впал в отчаянье, зная, что разлука ненадолго, а встреча будет навсегда. Но потом одна мысль обожгла меня калёным железом: она ведь почти святая, она с ангелами беседует, а я — великий грешник, после смерти могу попасть в ад, и тогда мы не встретимся с ней. Я решил смыть свои грехи страданиями, поступив на службу в Орден Храма, чтобы Господь удостоил меня после смерти пребывать вместе с женой.