Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том II

Старый Усама ибн Мункыз не пошёл на службу к Саладину, сказав Ахмаду: «Мне поздно подстраиваться под нового правителя, да и не моя это уже эпоха. А ты иди к Юсуфу. Он умный, он тебя оценит. Служи ему. Больше никого нет». Усама вскоре умер, а Ахмад пошёл на службу к Юсуфу ибн Айюбу и ни разу об этом не пожалел, потому что ни разу не появилось ни одного более предпочтительного хозяина. Вскоре Юсуф стал султаном, а потом и Саладином, то есть легендой. Ахмад знал цену этой легенды, потому что сам её и творил — без удовольствия, но добросовестно.

Дважды Ахмад спас Саладина от убийц, посланных Синаном. Бывший ассассин, хорошо знавший тактику мастеров кинжала, без труда разрабатывал меры безопасности, вполне достаточные для того, чтобы успешно противостоять ассассинским проискам. Приёмы фидаев были довольно однообразны, они казались неотразимыми только тем, кого впечатляла зловещая театральность, которую они нагнетали вокруг своих акций. А уж Ахмад-то умел отличать, где реальное мастерство, а где дешёвая показуха — он мог гарантировать безопасность султана.

И всё-таки покушения, даже неудачные, утомляют, на чём и сыграл Ахмад, убедив Саладина в том, что с ассассинами надо покончить раз и навсегда. Ахмад хорошо знал самые надёжные и безопасные дороги, ведущие к Масиафу — резиденции Старца Горы. Войско султана, обложив ассассинов, имело все возможности уничтожить их. И вот тут произошло нечто совершенно неожиданное и для Ахмада, и для всех остальных. Саладин тайно встретился с Синаном, после чего осада была снята без объяснения причин и ассассины, стоявшие на пороге абсолютного разгрома, не претерпели никакого ущерба. Многие шушукались по углам о том, что за изменением воли султана стоит некая зловещая мистическая тайна. Ахмаду было смешно. Тоже мне — теорема Пифагора. Да всё там было очень просто. Встретившись, Саладин и Синан не только очень хорошо друг друга поняли, но и понравились друг другу. Они были во многом очень похожи, эти два великих лицедея. Саладин понял, что уничтожение Старца Горы не принесёт славы предводителю джихада, поскольку на Востоке было достаточно глупцов, которые считали Синана мусульманином. А вот, оставленный в неприкосновенности, Синан мог в подходящий момент стать хорошим оружием против франков, в первую очередь — тамплиеров — с позиций Синана было весьма удобно атаковать Кастель-Блан.

Саладин прекрасно знал, в том числе и от Ахмада, что Синан — никакой не мусульманин и даже более того — позор ислама. Для защитника ислама, если бы султан был таковым, казалось весьма логичным уничтожить богохульника, который считал себя выше пророка Мухаммада. Но Саладину было наплевать на ислам, он играл роль. И это была роль борца с крестоносцами. Всё, что не вписывалось в эту роль, всё, что не работало на развитие образа истребителя франков, по большому счёту, не интересовало султана.

Ахмад не раз спрашивал себя, действительно ли Саладин так ненавидит франков, крестоносцев, христиан, как любит об этом говорить? И Ахмад, наконец, понял — султан совершенно равнодушен к христианам, не испытывая к ним ни любви ни ненависти — вообще никаких сильных чувств. Джихад был ролью Саладина, но не был его душой.

Именно поэтому, а вовсе не из-за присущего ему благородства и великодушия султан с такой лёгкостью миловал и даже награждал христиан. Ахмад был поражён, когда Саладин подарил князю Антиохии Боэмунду несколько деревень в награду за его почтительность. Не правда ли, забавно — предводитель джихада, поклявшийся освободить земли Сирии от христиан, дарит сирийским христианам новые земли. Но перед рыцарями Саладин любил поиграть в рыцаря — тут он работал на западную составляющую своей легенды.

А можно бы вспомнить о том, что творил с христианами Юсуф ибн Айюб, когда захватил Египет. Он тут же возобновил все древние указы против христиан — приказал им носить особую одежду и пояс, запретил им ездить на лошадях и даже на мулах — только на ослах. Христиане не допускались ни к какой общественной должности, не могли громко молиться в церквях и употреблять колокола, не могли совершать крестные ходы. Стены церквей были обляпаны грязью, кресты сбивались с куполов.

Ахмад не то чтобы считал всё это совершенно неправильным. Тут можно бы и поспорить, но активная антихристианская позиция безусловно имеет право на существование в исламе. Ахмаду, однако, было смешно, когда сейчас, после взятия Иерусалима, он слышал, как франки начинают говорить, что Саладин всегда милостив к христианам после победы над ними. Ведь в Египте-то он глумился над христианами и втаптывал их в грязь уже после победы, когда они не представляли для ислама никакой опасности. И ладно бы ещё он, действительно, был приверженцем древних антихристианских законов, так нет ведь — сыграл роль и ему тут же стало наплевать — он с лёгкостью брал христиан к себе на службу, похоже, просто не интересуясь вероисповеданием новых подданных.

Сейчас, взяв Иерусалим, он благородно и великодушно дарует христианам свободу направо и налево — красуется перед Западом. А за несколько месяцев до этого, после Хаттина, он рубил головы сотням пленных христиан и с удовольствием наблюдал, как истязают связанных рыцарей. Тогда он красовался перед Востоком.

Ахмад спрашивал себя, есть ли в душе Саладина хоть одно настоящее сильное чувство — не на публику, не ради создания образа, а настоящее? Ахмад вскоре понял, что есть. Это ненависть к тамплиерам. Не к христианам вообще, а именно к тамплиерам. Рыцарей Храма он ненавидел всеми силами души, без показухи. Тамплиерам он рубил головы с искренним остервенением, даже не думая о том, что это несколько искажает благородный образ великодушного «рыцаря Востока». Тамплиерам, попавшим в лапы султана, пощады не было никогда и ни при каких обстоятельствах.

Почему? Ахмад долго не мог этого понять и, наконец, понял. Саладин не мог примириться с тамплиерами, не мог найти с ними общий язык именно по той самой причине, по которой он столь быстро примирился с Синаном и даже проникся симпатией к нему. И Саладин, и Синан, оба весьма любившие поразглагольствовать о религии, на самом деле были весьма равнодушны к вере, легко превращая религиозные убеждения в разменную монету политических игр, а чаще всего — в орудие личной славы, когда трудились над созданием образа борца за веру. Тамплиеры были тому прямой противоположностью. Не претендуя на личную славу, они безвестными умирали во славу своего Бога. Саладин и Синан никогда не пошли бы на смерть за веру. Нур ад-Дин искренне хотел умереть во славу Аллаха, тамплиеры столь же искренне умирали за Христа, всю свою жизнь, безо всякого желания покрасоваться, посвящая своим религиозным убеждениям. Этого Саладин простить тамаплиерам не мог, он знал, что они никогда и ни о чём не договорятся, при этом Саладин легко договаривался с такими христианами, как тот же антиохийский князь Боэмунд или иерусалимский король Лузиньян. Конечно же, и Синан, и Боэмунд, и Саладин, и Лузиньян были людьми искренне верующими, но не ради веры они жили.