Наталия Вико - Дичь для товарищей по охоте

Савва приостановился, достал из портсигара папиросу и, прикрывая зажженную спичку ладонями, начал прикуривать.

— Во — вторых, — покосилась она на Морозова, сосредоточившегося на попытках встать спиной к ветру так, чтобы спичка не погасла. — Да вы слышите ли меня?

— Слышу, слышу, — затянулся он папиросой. — Жду «во-вторых».

— Савва! Ты ведь понимаешь… — перешла она на «ты», обеспокоенная недостаточным вниманием к теме, как делала всегда, когда хотела напомнить об особом характере их отношений, либо важности и конфиденциальности вопроса. Эти перескакивания от «ты» к «вы» и наоборот были некой игрой, когда, делая шаг вперед, она оставляла возможность отойти назад и восстановить дистанцию. Сейчас нужен был шаг вперед.

— … что в данный момент на первое место выходит издание нашей газеты. Это — жизненно важно для нас! — Все еще сомневаясь, понимает ли Морозов серьезность разговора, она зашла вперед и остановилась, преградив ему путь.

— Нам нужно… — Она почти прикоснулась губами к уху Морозова.

— Ну и аппетиты у вас! — покачал тот головой. — Это всего?

— В год, Савва, — пояснила она, продолжая стоять лицом к лицу с Морозовым, и ласково глядя ему в глаза, а тот, попыхивая папиросой, разглядывал ее с удовольствием, потому как Мария Федоровна была очень хороша сейчас — взволнованная, с легким румянцем на щеках.

— Вы, Марья Федоровна, так смотрите, будто хотите мне на грудь броситься, как давеча при всем народе в театре — к Горькому, — не удержался Савва, отметив легкую растерянность, а затем и недовольство на ее лице. — Что ж, Алексей Максимович, конечно, хороший человек,… достойный дружеских объятий и поцелуев. — Он обошел Андрееву и направился к скамейке.

— Да для меня он не человек даже! — воскликнула она.

Савва удивленно обернулся.

Андреева запнулась, подбирая достойное завершение начатой фразе, которое, как она мгновенно сообразила, могла оказать сильное влияние на окончание важного разговора.

— Не человек, а великий человек, почти Бог! — с пафосом воскликнула она.

Морозов бросил на нее изумленный взгляд.

— Присядем, Савва… Тимофеевич? — просто на всякий случай увеличивая дистанцию, она снова перешла на «вы».

— Бог, говоришь? — усмехнулся Морозов, садясь рядом на холодную скамью. — Ты, Маша, — шаг вперед сделал Савва, и это немного успокоило Андрееву, — прямо, как Ницше. Это у него великий человек подобен Богу. А мне так Байрон ближе.

— А что Байрон? — сдерживая легкое раздражение от слишком медленного движения к цели, изобразила заинтересованность Андреева.

— По Байрону великий человек — это титан, воюющий сам с собой.

Разговор все время поворачивал не в то русло, и это не нравилось Марии Федоровне. Она подобрала прутик, лежащий у скамейки и, обломав тонкие веточки, наклонилась и принялась что-то писать на земле. Савва смотрел с интересом.

— Ничего не выходит — отбросила она прутик. — Земля подмерзла. Так что, Савва Тимофеевич, поможешь?

— А я когда тебе не помогал? — рассмеялся он.

— Вот и чудесно — облегченно чмокнула она Савву в щеку. — Вот и славно Я тогда Алексею Максимовичу скажу, чтобы он с тобой детали оговорил. Вы ведь увидитесь?

— Алеша почти каждый вечер у меня. Иногда даже ночует. Говорит, книгу новую хочет писать. Все меня про быт купеческий выспрашивает, про родню. Какие привычки, что за взгляды, что едим, что пьем, каких женщин любим…

— Ну, и «каких женщин любим»? — оживилась Андреева.

Савва таинственно улыбнулся.

— Ну, так каких же?.

— А уж это, кто каких! Кому спичка подходит, а кому — фейерверка мало, подавай вулкан, — рассмеялся он, с любовью глядя на Андрееву.

Та скромно опустила глаза.

— Пожалуй, надо Алексею уже окончательно из Нижнего в Москву перебираться, — сказал Савва, бросив испытующий взгляд на Марию Федоровну.

— Холодно. Пойдем, — словно не услышав его слов, она поднялась со скамейки. — У меня репетиция через полчаса. Если опоздаю, опять Немирович ворчать будет.

— Как в театре? Полегче? — Савва вышел на край проезжей части и махнул рукой стоящему неподалеку извозчику.

— Тяжело, — покачала она головой. — Тяжело. Если бы не ты, не знаю, как играла бы, и кого играла. Но все одно — самые лучшие роли Книппер достаются. [22] О. Книппер полагала, что С. Морозову следовало дать деньги на театр, а затем — отойти в сторону и не вмешиваться в «высшие материи». Между ними возникла неприязнь, разжигаемая М. Андреевой, постоянно жалующейся Морозову на Книппер и Немировича. «Купец только и ждет, чтобы поссорились Алексеев с Немировичем. Если К. С. имеет что-нибудь против Вл. Ив., пусть говорит это с глазу на глаз, а не при купце…» — жаловалась она А. Чехову в одном из писем. Знаешь, что я недавно случайно услыхала?

— Куда ехать прикажете, барин? — прервал их подъехавший извозчик, закутанный в видавший виды овчинный тулуп.

— Недалеко, подожди, — отмахнулся Морозов. — Так что слышала-то?

— Станиславский Немировичу говорил в коридоре, а я за дверью стояла, ботинок шнуровала, что «Андреева — актриса полезная, а Книппер — до зарезу необходимая».

— Костя? — нахмурился Савва.

Мария Федоровна кивнула.

— Право, так это несправедливо, так больно. Я в тот вечер дома металась, как угорелая, состояние духа было такое ужасное, — на глаза у нее навернулись слезы. — А Книппер… на днях на самом видном месте письмо раскрытое оставила…

Савва поморщился.

— Я понимаю, Савва, что дурно заглядывать в чужие письма, но оно так лежало… специально, на виду. И там она пишет Чехову, что Немирович в одной из бесед неосторожно выразился, что надо меня «вытравить из театра». И еще — пишет ему, что мол она с Немировичем согласна во всем, что связано с репертуарной политикой. Пишет, что Горький-Горьким, но слишком много «горькиады» — вредно!

— Что ж мне раньше не сказала? — сердито спросил Савва и полез в карман за портсигаром.

Извозчик многозначительно покашлял.

— Стой, жди. Не обижу, — бросил ему Савва.

Андреева вздохнула:

— Не решилась тревожить, — необычно тоненьким голоском жалобно сказала она. — И потом, ты иногда уж очень важный господин, я на тебя смотрю и потрухиваю очень.

— А мнение зрителей их не волнует? А цветы, которыми тебя осыпают после каждого спектакля? — Савва взял в рот папиросу и попытался зажечь спичку, но та сломалась. — Не нравится мне это То, что Немирович роняет себя в моих глазах буквально каждый день, так к этому я уже привык. Но вот Костя… — снова чиркнул спичкой и снова сломал. — Ну, не грустите, дорогая Мария Федоровна! В обиду я вас не дам. Не для того такой театральный храм отстроил, чтобы главную богиню в этом храме унижали.