Наталия Вико - Дичь для товарищей по охоте

Савва откинулся на спинку кресла, наблюдая как пламя жадно пожирает березовые поленья, которые, недовольно шипя и болезненно потрескивая, превращаются в животворное тепло.

«Вот так и люди, — размышлял он, — шипят и морщатся недовольно, когда приходится жертвовать собой ради других. А тех, кто способен на жертву не по принуждению, а по убеждению и зову сердца, считают сумасшедшими или фанатиками. Впрочем, Россия — жертвенная страна. В России всегда было много таких, готовых добровольно броситься в пламя — за идею и идеал. Но рядом всегда идут те, кто хочет лишь погреться у огня. Вот и Маша, похоже, работает на пожар, в котором ему самому отведена роль полена, хоть деньги на покупку спичек берутся у него самого. А он — дает, потому что ей надо. Самоубийственный бред», — помотал он головой.

В гостиную тихо вошла Зинаида и, постояв в дверях, в сомнении, идти ли дальше, все же решилась — приблизилась к мужу, опустилась на ковер рядом и осторожно, будто боясь вспугнуть, потерлась щекой о его ладонь, лежащую на колене. Савва погладил жену по волосам, отчего та замерла, не веря этой неожиданной и долгожданной ласке.

— Что, лихо тебе? — отважилась спросить она, не рассчитывая получить ответ.

— Лихо… — выдохнул Савва, не шевелясь и, по-прежнему не сводя глаз с огня.

— Театр?..

— Театр…И не только…

Зинаида подняла голову и посмотрела на мужа. Не молодой, уже начинающий седеть человек с покрасневшими, воспаленными глазами.

— Ты просто устал, Савва… Ложись спать. Утро вечера мудренее. Давай провожу тебя.

Морозов не сдвинулся с места.

— Сколько сил… сколько сил… — пробормотал он. — Нет занятия неблагодарнее, чем быть благодетелем. Особенно — сволочной и завистливой актерской братии. Каждый норовит укусить каждого. Все талантом меряются. А талант ведь на сцене должен проявляться, а не в интригах, да мелочной возне, — наморщился он как от боли. — А благодетелей в душе ненавидят. Денег ждут, берут с удовольствием, с удовольствием же и тратят, но в дела творчества не ле-езь, потому как искусство — дело тонкое, не твоего купеческого ума дело! И так — до следующей растраты.

Он помолчал.

— И Горького выпихнуть хотят. Слишком прост. Драматургии в нем мало и эстетики… Да-а, Зина, люди — они зачастую — хуже зверей. Те хоть своих до смерти не грызут. Да и за ласку благодарны. А человек — венец природы, природные инстинкты превозмогает, — с горечью сказал он и тяжело поднялся с места.

Зинаида поднялась следом, с сочувствием и нежностью посмотрела на Савву и вдруг, заметив его увлажнившиеся глаза, забыла обо всем и, обхватив за шею, принялась осыпать поцелуями его лицо, шепча слова любви и обдавая жарким дыханием… Савва обнял ее…

…Огонь, догорающий в камине, играл отсветами пламени на их телах, лежащих на пушистом ковре.

«Если бы я была ему нужна…» — думала она…

«Если бы я был… ей нужен…» — думал он…

Одуванчики, следуя вечному зову природы, с самого утра дружно как по команде распахнулись навстречу солнечным лучам, покрыв желтым ковром луга, прильнувшие к живительной волжской воде.

Горький сидел в увитой плющом беседке на высоком берегу и наблюдал за пароходиком, который, задорно шлепая колесами, плыл против течения.

— Черт знает, как люблю на Волгу смотреть. Просторно. Привольно. Вот, говорят, в Москву надо перебираться. А как я без всей этой красотищи? — обернулся он к крупному мужчине, привалившемуся к перилам беседки. — И что там еще в Москве, Никодим?

— Идут дела, Алексей Максимович. С помощью Марии Федоровны.

Судя по дрогнувшим в улыбке губах Горького, упоминание имени Андреевой было ему приятно.

— Удивительная она женщина! — продолжил Никодим. — Все успевает. Вы только себе подумайте! Литературу нелегальную хранит и транспортирует, о подпольщиках хлопочет, документами их снабжает, а главное, деньги достает. Цены ей нет, честное слово! В руководстве партии знаете как ее прозвали?

Горький вопросительно посмотрел на собеседника.

— «Феномен»!

— Феномен, — поправил Никодима Горький, поставив ударение на второй слог, провел рукой по рыжим усам и улыбнулся собственным мыслям.

— А как я до вас добирался, знаете? — на круглом румяном лице Никодима заиграла торжествующая улыбка. — У меня на хвосте шпики сидели, чтоб им неладно, я шагу ступить не мог. Надо было валить из Москвы, а как? Закавыка! — Опершись руками на перила, он ловко подпрыгнул и уселся, ухватившись рукой за балку. — Так она предложила. Везу, говорит, в Нижний транспорт листовок. У меня, говорит, отдельное купе первого класса. Переодевайтесь, говорит, в форменный сюртук курьера контроля и я вас спрячу у себя в купе. Сама же достала форменный сюртук — и вот я здесь! Феномен! — повторил он и покосился на Горького, проверяя, правильно ли сказал в этот раз.

— Феномен, — с довольным выражением лица согласился тот.

— Кто это у вас тут «феномен»? А? — раздался у входа в беседку звонкий голос Андреевой.

Горький обернулся. На него, покачивая пестрым зонтиком и улыбаясь, смотрела нарядно одетая Мария Федоровна — в бежевом платье и светлой накидке на плечах, в элегантной шляпке, из-под которой выглядывали волосы, отливающие красной медью в солнечных лучах.

— Ну, наконец-то! С приездом! — Горький выскочил из беседки и радостно схватил гостью за руку. — А я сижу тут, слушаю, как Никодим вас нахваливает. Очень, очень рад! — начал он энергично потряхивать руку Марии Федоровны.

— Вы, Алексей Максимович, прямо как медведь какой! — поморщилась та, но руку не отняла.

— Здравствуйте вам, Марья Федоровна, — восхищенно глядя на Андрееву, из беседки вышел Никодим, — и уж не серчайте, сразу — до свидания, — бросил он понимающий взгляд на Горького, все еще не отпустившего руку гостьи. — Мое время уходить! Еще раз спасибо за все! До встречи! — враскачку, насвистывая незатейливый мотив, он направился по дорожке, ведущей вниз к причалу. — Да, — Никодим приостановился и обернулся, — тужурку форменную, если не против, я здешним товарищам оставлю. Может, в каком еще деле сгодится.

Мария Федоровна согласно кивнула и помахала вслед.

— Может присядем, Алексей Максимович? — Андреева, слегка наклонив голову, кокетливо посмотрела на Горького.

Не дожидаясь ответа, вошла в беседку и провела пальцем по скамейке.

Горький, придя в себя, подскочил к скамейке, принялся ладонью смахивать пыль с шершавых досок, но вдруг чертыхнулся.

— Что, занозу посадили? — озабоченно спросила Андреева. — Экий вы придумщик! Я бы и так села, — опустилась она на скамью и расправила складки платья. — Покажите-ка, что там у вас!

Горький поспешно убрал руки за спину.

— Что за капризы, Алексей Максимович? Право, как ребенок! Ну же! — протянула она руку.