Наталия Вико - Дичь для товарищей по охоте

Савва поднял голову и заметил поодаль сутуловатую фигуру Алексея, который, пряча папиросу в кулак, курил в уголке. Сдавило голову. Что за пытка такая? Он осторожно поднялся и, впервые в жизни стараясь стать незаметным, вышел из театра.

«Может еще ничего не сложится? — мелькнуло в голове. — Ведь у Алеши — жена, дети. Да и Маша, сколько раз уж пыталась уехать от бывшего мужа, да все что-то мешало. Может, все еще обойдется?»

Савва натер мелом кончик кия и склонился над бильярдным столом, примериваясь к удару. Глаза пощипывало. Наверное, от очередной бессонной ночи. Губы пересохли, во рту был неприятный горьковатый привкус от бесчисленного количества выкуренных папирос. В бильярдной было необычно жарко. На лбу у него выступили капельки пота. Ударил по битку, который, почему-то беззвучно толкнув другой шар, направил его в лузу.

«Странно. Куда-то ушли звуки…»

Распрямился и недоуменно посмотрел на Горького, который, стоя напротив, с другой стороны стола, беззвучно, как рыба, приоткрывал рот.

«Странно. Куда-то ушли слова…»

Снова посмотрел на Горького. Тот опять задвигал губами и, кажется, о чем-то спросил с улыбкой.

«О чем…?»

Савва никак не мог взять в толк, почему вокруг стало так тихо? Такая звенящая в ушах тишина…

Обошел вокруг стола, выбирая позицию. Заметил, что Алексей удивленно смотрит на него.

«Пусть смотрит…»

В дверях бильярдной появилась взволнованная прислуга в белом переднике. Что-то проговорила, да-да, точно проговорила, открывая и закрывая рот, и вышла, не прикрыв дверь…

«Право, очень странный сегодня день. Нестерпимая дергающая боль, будто голову пилят на части.

Вжик-вжик. Туда-сюда…

Вжик-вжик. Туда-сюда…»

Неслышно подошел Алеша и прикоснулся к плечу.

«Опять запах ландыша… Тонкий, едва уловимый. От его рубашки. Ее запах…»

Савва отпрянул и попятился. Натолкнулся на подставку. Ваза, на мгновение замерев в воздухе, беззвучно упала на пол, рассыпавшись на множество мелких, блестящих кусочков.

«Рассыпалась…»

Ноги вдруг мелко задрожали и будто занемели. Опустился в кресло, проводив равнодушным взглядом заторопившегося к выходу Горького…

«Ушел…»

Савва поставил кий между ног, схватился обеими руками и наклонился вперед, упершись в кий лбом.

«Что же было, когда я еще мог слышать? — попытался сосредоточиться. — Вошел Алеша. Сообщил, что едет в Сестрорецк. И что Маша — отныне его гражданская жена. И что они счастливы. Попросил прощения. Обнял. От него больно пахнуло ландышем…

А потом они начали играть и… Алеша перестал говорить, и принялся просто открывать рот… Наверное, чтобы не мешать думать… Потому что Алеша — хороший друг…

…Кто эти люди? Куда его ведут? Он не хочет никуда идти… и не отдаст кий… Они еще не доиграли…

…Как хорошо в кабинете… Лежать на диване, свернувшись калачиком… Можно плакать и никто не слышит… Даже сам себя… Последний раз плакал в детстве, а нянюшка тогда ласково водила теплой рукой по волосам и приговаривала:

„Не плачь, не плачь, Саввушка, я — с тобой…“

А теперь никого с ним нет… и так трудно дышать… и нестерпимая боль в голове, будто движения раскаленной пилы…

Вжик-вжик… Туда-сюда…

Вжик-вжик… Туда-сюда…

Надо остановить пилу… И он знает как…»

Савва поднялся, запер изнутри дверь кабинета, подошел к столу, взял листок бумаги, обмакнул перо в чернильницу.

«В моей смерти прошу никого не винить», — быстро написал он короткую фразу, отложил перо, промокнул записку, повернул ключ в ящике стола, открыл, пошарил в глубине, достал браунинг. Оружие приятно холодило ладонь. Равнодушно передернул затвор, снял с предохранителя, поднес к голове согнутую в локте руку, положил палец на спусковой крючок…

«Кто — то стучит в дверь, — почувствовал он. — Или услышал? Зачем мешают? Он просто хочет, чтобы перестала болеть голова…»

— Савва Тимофеевич! — откуда-то издалека, будто сквозь толстый слой ваты, прорвался голос. — Скорее! Скорее! Радость-то какая! У вас сын народился! Пожалуйте вниз — к Зинаиде Григорьевне!

«Что?!»

Опустил руку.

«Похоже, слух возвращается», — отрешенно подумал он, пряча браунинг за спину и направляясь к двери. Повернул ключ. Открыл дверь. Увидел сияющее лицо прислуги.

— Савва Тимофеевич! У вас сын народился!

— Что?! — переспросил Савва и поморщился от неприятного и резкого звука собственного голоса. — Что такое?

— У вас сын народился, Савва Тимофеевич! Слышите, Савва Тимофеевич? Сын!

— Сейчас, я сейчас! — пробормотал он, вернулся к столу, сел в кресло, обхватив голову руками, будто пытаясь собрать разлетевшиеся мысли, потом спрятал записку в карман и бросил пистолет в ящик стола…

В колыбели рядом с кроватью измученно-счастливой Зинаиды, смешно морща носик и причмокивая пухлыми губками, лежало маленькое существо с закрытыми глазками. Савва осторожно взял сына на руки. Глаза малыша открылись и посмотрели прямо на него, передавая послание из неведомого мира — того, откуда приходят души.

«И куда они уходят…» — подумал Савва. — «Бог мой! — Он почувствовал, как по телу пробежала крупная дрожь. Этот крошечный человечек, похоже, спас мне жизнь».

Он нежно прижал сына к себе, малыш недовольно засопел и заплакал.

— Не плачь, не плачь, Саввушка, я с тобой…

— Саввушка? — посмотрев на Зинаиду Григорьевну, переспросил доктор, уже складывавший в саквояж инструменты. Та, не сводя глаз с мужа, кивнула головой.

— Зина… — Савва передал малыша жене и присел на край кровати.

— Молчи… — прикрыла ему рот ладонью.

Савва прижался щекой к ее руке.

Малыш перестал плакать.

Доктор тихонько вышел из комнаты.

— Что ты так смотришь на меня? — спросил Савва, не выпуская руки жены.

— Давно не видела, — ласково провела она ладонью по волосам мужа.

— Спасибо тебе, Зина… За сына… И…еще… — он отвернулся и замолчал, уставившись в угол комнаты.

Зинаида вдруг встрепенулась и обеспокоено втянула носом воздух.

— Тебе не кажется, что-то горит?

Савва покачал головой.

— Право же, пахнет паленым! Неужели ты не чувствуешь?

Савва принюхался и ничего не почувствовал. Только воспоминание о… запахе ландыша…

В комнату торопливо зашла обеспокоенная прислуга.

— Горит там что? — встревожено спросила Зинаида.

— Ой, Зинаида Григорьевна, напротив нас пожар случился. Пожарных конок понаехало! Все водой заливают. Я уж все позакрывала, чтоб гарь не нашла.

«Пожар… — подумал Савва. — А при моем рождении — зеркало разбилось…»

— А где Алексей Максимович? — поинтересовался он у прислуги.

— Ушли-с. Сказали, что мешать не хотят, когда в доме такое…

Горький сидел за небольшим столом у окна и пытался сосредоточиться. Мешали посторонние звуки. Вдохновение любит тишину, а от шума бежит, как черт от ладана, прихватив с собой маленьких фиолетовых чертенят, из которых складываются слова на бумаге. За окном послышался отчаянный собачий лай, а затем — жалобный визг. Он поморщился. Лучше б не начинал сегодня. И кабинета отдельного нет, приходится ютиться за столиком.