Наталия Вико - Дичь для товарищей по охоте

— Сон? — Зинаида удивленно посмотрела на мужа. — Ты же не барышня какая, чтоб от снов обмирать.

— Сны, Зина, бывают разные: у детей — светлые, яркие, цветные, похожие на бабочек. Оттого и спят детишки с блаженной улыбкой на лице… А чем старше человек становится, чем больше груз забот на плечи взваливает, тем меньше бабочек по ночам вокруг его головы порхает. Потому, к взрослым чаще черно-белые сны наведываются, похожие на осколки реальной жизни… Ни цвета, ни запаха…

Савва поднялся, подошел к небольшому письменному столу, заставленному фотографиями, и опустился на стул.

— Не знаю. Мне сны почти не снятся, — задумчиво сказала Зинаида. — Уж тем более с запахами. А ты, Савва, как я заметила, запахи совсем перестал замечать, не то что раньше.

— Запахи? — удивленно посмотрел он на жену.

— Ну, вот, к примеру, я духи уж который раз меняю. Раньше ты сразу замечал, говорил, нравится или нет. А последние месяцы — молчишь, будто не чуешь ничего.

— Духи меняешь? — недоуменно спросил он.

— Так что тебе приснилось? — вернулась Зинаида к разговору о снах и, взяв со спинки кровати бархатное покрывало, набросила себе на плечи. В комнате было прохладно. Кружевная занавеска у открытой двери на веранду слегка покачивалась от легкого ветерка.

Савва нахмурился.

— На кого-то была охота, загнали и вот-вот должны были добить. А я случайно рядом оказался, и все слышал и чувствовал так, будто в зверя этого переселился. И животный ужас от него мне передался.

— Господи! — Зинаида перекрестилась. — Что ты такое говоришь? Выпей-ка лучше капли и ложись снова. А хочешь, пойдем ко мне в спальню? — чуть смущенно предложила она. — А я тебя оберегать буду… от твоих охотников.

— Нет, Зина… — Он поднялся с кресла. — Сама иди, поспи еще. А я пойду, пройдусь. Вон уж солнце встает. Не хочу ложиться.

— Ну, как знаешь, — сказала Зинаида и вышла из комнаты.

Савва оделся, вышел на террасу, покурил в кресле-качалке, прислушиваясь к восторженной петушиной перекличке — приветствию восходящему солнцу, которое вдруг заиграло золотыми лучами на едва видимых вдали куполах Нового Иерусалима, затем спустился к речке, вдоль берегов которой ивы длинными, грустными пальцами ласкали гладь воды, и уселся на берегу, наблюдая за рыбешками, снующими в прозрачной воде среди водорослей. Постепенно солнце, поднявшись выше, раскрасило розоватым светом макушки берез. Восторженное птичье разноголосье наполнило рощу на другом берегу.

«Благодать, — подумал Савва, потягиваясь. — И куда я все бегу — без остановки и передыха. Раньше дела опережал, а теперь, кажется, они меня догоняют, а когда — и в хвосте за ними плетусь. Выискиваю гармонию и порядок там, где их нет и быть не может — среди людей, обуреваемых страстями, мелочными желаниями и сиюминутными интересами. Неужели всю жизнь в этой гонке проведу, до последнего дня?»

Голубые цветы на светло-бежевом фоне… Казалось, кто-то разбросал по столу, покрытому светлой скатертью, только что сорванные незабудки, еще не высохшие от утренней росы.

Савва довольно провел рукой по куску ткани. Неплохо. Очень даже неплохо. Можно в торговлю давать.

Старинные часы на камине пробили одиннадцать и тут же в дверь кабинета постучали.

Савва отложил папку с образцами тканей в сторону.

В кабинет почтительно вошел усатый лысый мужчина в сюртуке и клетчатых брюках с листом бумаги в руках.

— Ну, и кто там из покупателей у тебя сомнения вызывает? — возвращаясь к незаконченному разговору, спросил Савва и подошел к массивному книжному шкафу, в котором помещались толстенные книги с надписью «Сведения об оценке кредитоспособности заемщиков». [28] Морозовы в течение многих лет через торговых агентов и приказчиков на ярмарках собирали сведения о платежеспособности многочисленных оптовых покупателей своей продукции, которым поставляли товар в кредит или с рассрочкой платежа.

— Братья Костровы и Зильберман — торговец из Харькова, — заглянув в листок, доложил усатый.

— Та-ак… — Савва по надписям на корешках книг выбрал нужные, перенес на стол и начал листать. — Та-ак… Братья Костровы: «Фирма богатая, одно из первых дел в Касимове», а вот и… Зильберман: «Торгует скупленными товарами, человек безденежный». Все понял?

— Так точно. Все, — отчеканил усатый и, поклонившись, вышел из кабинета.

Не успела закрыться за ним дверь, как в кабинет заглянул невысокий мужчина лет сорока со свежим синяком под глазом.

— Савва Тимофеевич, дозвольте?

— Заходи, Николай Петрович! Эка, тебя, голубчик, разукрасило! Не иначе, как супруга приласкала? — Савва подошел к посетителю и внимательно осмотрел его лицо. — Говорил я тебе, молоденькие барышни — они до добра не доведут! Сколько нашего брата из-за них полегло! — заливисто засмеялся Савва и присел на край стола.

— Ну-с, рассказывай! На какой такой предмет налетел?

Посетитель смущенно замялся:

— Да какие барышни, Савва Тимофеевич, о чем вы говорить изволите? Вчерась с одним человечком в трактире поспорил. Разозлил он меня, вот и случилось, так сказать, недопонимание.

— С чего вдруг? — прищурился Савва.

— Он говорит, у нас на Никольской мануфактуре рабочие в таких условиях ютятся, что дохнуть не могут, и Морозов ваш — кровопийца, последние соки из них выжимает. Бороться, говорит, против таких надо. Давить как клопов. Их и весь их род.

— Ну, а ты что, драться с ним? Кто ж кулаками свою правоту доказывает?

— Да нет, я его поначалу арифметикой давил — мол, у нас рабочие живут в комнатах тринадцать метров в квадрате, потолки высотой три метра, коридоры не менее двух в ширину. Мы, мол, им все меблируем, постель, посуду выдаем, у нас паровое отопление, вентиляция, прачечная, а он…

— Не иначе как заплакал, запросился к нам на работу, а ты, чует мое сердце, отказал, злодей этакий, — рассмеялся Савва.

— Нет. Он, Савва Тимофеевич, говорит, мол, все одно наше время придет, мы все разрушим и гадов этих, умников-кровопийцев, уничтожим, чтобы памяти о них никакой на земле не осталось. Ну, тут уж я и не сдержался… А он там не один оказался. Хорошо, наши вступились.

— Кури, защитник мануфактуры! — Савва протянул ему портсигар.

— Так нельзя же здесь в правлении.

— Кури, кури, Николай Петрович, у меня в кабинете можно, и присаживайся, — указал он посетителю на кресло, — отдыхай от ратного труда. С агитатором схлестнулся. Дело не шуточное!

Савва вернулся на место за столом.

«Пустил инженера-электрика на фабрику», — раздраженно подумал он.

— И — говори, чего хотел. Пришел-то ко мне, небось, не синяком похваляться?

— Ну да, Савва Тимофеевич. Хотел насчет рабочего одного поговорить. Евгения Моисеева. Помните?