Наталия Вико - Дичь для товарищей по охоте

Савва кивнул, потому что хорошо помнил юношу с рябым лицом и словно сбитым набок носом. Некрасив, зато смышлен!

— Так я хотел, Савва Тимофеевич, спросить, нельзя ли, вопреки правилам, еще одного человека на практику отправить? [29] На Никольской мануфактуре фабричные подростки по окончании школы направлялись в учебные механические мастерские, где осваивали основы слесарного, токарного, кузнечного, ткацкого и столярно-модельного ремесла. Эти профессии были особенно нужны. А для способных рабочих были созданы курсы повышения квалификации, причем, по решению правления, рабочим-курсантам фабрика приплачивала, а по окончании курсов заработная плата тех, кто добился особых успехов, существенно увеличивалась. Из лучших рабочих-курсантов выбирали, как было принято, трех-четырех особо отличившихся для поездки за счет мануфактуры в Германию на практику. Гляньте… — мужчина встал, вынул из заднего кармана сложенную бумагу и разложил перед Саввой.

— Что ж. Хорошо. Толковый парень. Я согласен. Вынесем на Правление. Если будут против — сам денег дам. Еще что? Просьбы какие?

Мужчина, пригладив волосы, расплылся в довольной улыбке.

— Пока все, Савва Тимофеевич! — сказал он и смущенно опустил глаза.

Савва заметил.

— Говори, Петрович, что еще? Не тяни.

— А вот скоро дите у меня народится, так не забудьте, обещали на крестины быть.

— Не забуду, не забуду, Николай Петрович! Ты мне только день назовешь, чтобы я в делах не запутался.

После переезда к Горькому и ухода из Художественного театра жизнь Марии Федоровны выбилась из привычного русла — стала как-то мельче и суетливей, и все более замыкалась на Алеше, который тяготился ее выступлениями на сцене. Лето они провели в Старой Руссе, Новгородской губернии. Хорошее время, приятные воспоминания, если бы не периодические вспышки ревности Алеши к Савве и неприятие ее предстоящей поездки в Ригу. А что было делать? Уход из Московского Художественного театра к тому моменту был делом решенным. Отношения с коллегами становились все более натянутыми. Напряжение не спадало. Она знала, что Немирович не смог договориться с Саввой ни по каким вопросам. Требуя в качестве председателя товарищества давать не менее пяти премьер в год, Морозов в то же время возражал против новых пьес, предлагаемых Немировичем, в числе которых оказались Чеховский «Иванов» и «Росмерсхольм» Ибсена. Позиция Морозова была столь непримирима потому, что Немирович, в свою очередь, отверг пьесу Горького «Дачники», и это было, по мнению многих, большой ошибкой.

Рига, куда она приехала для вступления в труппу антрепренера и режиссера Незлобина, очаровала видом старинных домов, которые, подобно неплотно сжатым ладоням, оставляли лишь узенькие проходы между собой, и приветливым нравом горожан, на любой самый простой вопрос отвечавших обстоятельно и неспешно. Погода тоже жаловала — солнце светило с первого дня приезда, не скрываясь за облаками, да и ветры, по словам жителей города, обычно сильные и пронизывающие, будто решили передохнуть на время.

Квартиру ей подобрали хорошую: столовая, кабинет, гостевая комната с балконом, а перед окнами — две раскидистых липы.

В первый визит в театр актеры труппы показались ей весьма несимпатичными. Большинство из них встретило ее настороженно, некоторые — даже враждебно. Ну, так их можно понять: она — ведущая актриса знаменитого МХТ. Правда, в недалеком прошлом, но что это меняет? Не понравилась их игра на сцене, которая казалось каким-то кривлянием, неумением передать, что чувствуют герои, да и просто нежеланием тратить на это силы и нервы. Сразу подумалось, что вряд ли ей удастся сойтись с кем-то из них поближе, да, собственно, она к тому особенно и не стремилась. Ей было жаль, что Савве не удалось уговорить Качалова покинуть МХТ вслед за ней — тот остался верен Станиславскому и посчитал для себя неприемлемым уйти от него в тяжелый для театра период. Ну, что ж. Каждый сам решает, как ему жить и выбирает путь. С Качаловым было бы веселее.

Мария Федоровна подошла к огромному, в рост человека зеркалу и сравнила себя с собственным отражением. Отражение показалось толще.

«Наверное, от семейной жизни с вечными Алешиными пряничками и баранками», — подумала она.

Впрочем, ей все равно было жаль, что Алеша не с нею. Пробыл здесь совсем немного и уехал отдыхать в Ялту. От него приходили бодрые, хорошие письма, что засел за работу и оторваться никак не может. Ей был знаком его «писательский запой», когда все вокруг переставало существовать.

Все-таки, наверное, хорошо, что она уехала в Ригу. В столицах — неспокойно, опять — то там, то здесь вспыхивают студенческие беспорядки. Она ощущала напряжение, которое звенело в воздухе как тревожная струна. В партии тоже неспокойно. Летом меньшевики, захватив руководство, попытались расколоть местные организации. В таких условиях единственным выходом из кризиса был съезд, однако, его созыв затруднялся примиренческой позицией ЦК и отсутствием денег. Основные средства, по-прежнему, черпались лишь из одного источника. Даже сейчас, когда она была в Риге, Савва регулярно, по ее просьбе, передавал деньги то Красину, то Дмитрию Ульянову, однако делал это, по словам Леонида Борисовича, с недовольным видом, что очень его раздражало.

Андреева снова подошла к зеркалу и, вскинув руки, покрутилась.

«А так, вроде, ничего».

Поправила волосы.

«Однако, странный человек — Красин, — подумала она. — Хочет, чтобы Савва деньги безвозмездно давал, да еще с радостным выражением лица: „Примите, мол, не откажите к полной моей радости“. И зачем Алеша не с ней? Ей одиноко здесь. Дети у сестры, а Савва в Москве. Одна надежда на него.

Мария Федоровна вынула из-под подушки письмо, которое уже знала почти наизусть, но не уставала с упоением перечитывать:

„…Не грустите, Мария Федоровна. Пройдет немного времени, и наш с Вами новый театр распахнет двери. Вы не останетесь без своей сцены. По финансам могу сказать следующее: театр опять будет на паях. На главный, мой пай в 400 тысяч будет перестроен особняк в Петербурге. По моим расчетам к 1 октября 1905 года. Архитектором я выбрал А. Галецкого, он человек толковый. Далее идут паи — Ваш, Комиссаржевской, Незлобина, а также по 3 тысячи, очевидно, внесут литераторы — Горький, Андреев, Найденов и, возможно, кто-нибудь с ними. Труппу мы составим из актеров Комиссаржевской, Незлобина и Московского Художественного театра. Думаю, Станиславский не откажет поставить на нашей сцене некоторое количество спектаклей. Вот увидите — театр Андреевой и Морозова еще заявит о себе во весь голос. А то, что все с нуля начинать — этим меня не запугать. Не впервой.