Бенджамин Дизраэли - Алрой

«Лазутчик!» — провозгласил один из пленителей Алроя, вытолкнув последнего на середину большого ковра, где сидел атаман банды.

«Повесить его!» — небрежно бросил владыка, не глядя в сторону жертвы.

«Это вино великолепно, или я не истинный мусульманин, о могущественный Шерира!» — вполне юмористически заметил один из авторитетов в разбойничей иерархии, обращаясь к атаману — «Однако, мы были бы несправедливо жестоки, столь поспешно применяя крайнюю меру. Подвергнем его пыткам, глядишь, и узнаем что-нибудь полезное.»

«На твое усмотрение, Кислох,» — ответил Шерира. «Эй, ты откуда взялся? Молчит. Ясно: лазутчик. Петли ему не избежать!» — добавил атаман.

Разбойники развязали пленника, намереваясь сделать веревке иное употребление. Тут вмешался один из проницательных соратников Шериры.

«Лазутчики не молчат, отвечают. Этот больше походит на переряженного торговца.»

«В таком случае при нем должны быть драгоценности. Спрятаны в одежде, скажем. Надо обыскать его,» — выступил с новым планом Кислох.

«Так обыщите его!» — нетерпеливо выкрикнул Шерира, — «Делайте что хотите, только подайте-ка мне еще бутылку! Это греческое вино — лучший из трофеев. Эй, там, не спите! Разожгите посильнее огонь! А ты, Кислох, противник жестокости, не вешай его, а зажарь!» — расхохотавшись, закончил Шерира.

Разбойники приготовились обыскивать Алроя. Тот заголосил: «О, друзья мои! Да, да, друзья! Отчего нам не быть друзьями? Пощадите меня! Я молод, беден и ни в чем не повинен! Я не лазутчик и не торговец. Я пилигрим!»

«Пилигрим, пилигрим,» — передразнил Шерира, — «все лазутчики — пилигримы!»

«Он говорит слишком складно, чтоб говорить правду,» — подал очередную мысль Кислох.

«Говоруны, как правило, — лжецы!» — провозгласил Шерира.

«Потому-то Кислох самый красноречивый среди нас!» — заметил один из разбойников.

«Рискованная шутка. Веселье доведет от вина до кинжала!» — парировал Кислох.

«Кончайте свару! Обыщите вы его наконец?» — вмешался Шерира.

Разбойники схватили Алроя, стали обыскивать.

«Атаман! У него на груди спрятана драгоценная вещица!»

«Ты был прав, Кислох!» — примирительно похвалил шутник.

«Давайте-ка это сюда!» — крикнул Шерира.

Мгновенно вспомнил Алрой напутствие Джабастера: «Лучше смерть, чем жизнь без талисмана.» Мысль эта придала пленнику силу и решимость обреченного. Он вырвался из цепких рук, выхватил из костра горящую головню и, угрожающе размахивая ей, встал в оборонительную позицию.

«Он храбрый малый. За это заплатит жизнью.» — спокойно заметил Шерира.

«Командир!» — с дерзостью отчаяния закричал Алрой, — «Слушай меня внимательно! Я пилигрим, я беден, как нищий. Вещь эта — не украшение, а мой священный талисман, для тебя пустая безделица, для меня она — дороже жизни. Но о моей жизни не заботься, бойся за свою. Кто приблизится ко мне — умрет. Добром прошу — отпусти!»

«Убить его,» — сказал Шерира.

«Кинжалом заколоть!» — уточнил Кислох.

«Давай сюда украшение!» — гаркнул один из шайки, не решаясь подойти к Алрою.

«Бог Давида защитит меня!» — в исступлении закричал Алрой.

«О, да он иудей!» — воскликнул Шерира, взволновавшись настолько, что даже встал с ковра, — «пощадим его, ведь и моя мать была еврейкой!»

Бандиты, приготовившиеся исполнить предыдущий вердикт атамана, опустили оружие, попятились назад. Алрой по-прежнему пребывал в боевой готовности.

«Доблестный пилигрим,» — непривычно мягким голосом заговорил Шерира, подвигась к своему пленнику, — «ты держишь путь в святой город?»

«В город предков!»

«Смелое предприятие. Откуда следуешь?»

«Из Хамадана.»

«Изнурительный путь. Тебе нужен отдых. Как тебя зовут?»

«Давид.»

«Ты среди друзей, Давид. Ты в безопасности. Располагайся, отдыхай. Я вижу, ты колеблешься. Тебе нечего бояться. Вечно живая в моем сердце память о матери — порука тому.» Тут Шерира достал кинжал из ножен, наколол им руку и, окровавленную, протянул ее Алрою. Тот, зная, как поступить, коснулся губами свежей раны.

«Я дал клятву, и она принята,» — сказал атаман разбойников, удовлетворенный жестом Алроя, — «Я никогда не изменю тому, в чьих жилах течет моя кровь.» Сказавши это, Шерира взял Алроя за руку, усадил на свой ковер.

«Ешь, Давид,» — сказал Шерира.

«Я буду есть хлеб,» — ответил Алрой.

«Неужто за три недели в пустыне ты так пресытился свежим мясом, что откажешься от молодой газели? Сегодня утром я убил ее своим копьем. Нежный вкус, халиф позавидует.»

«Не сомневаюсь, но прошу хлеба.»

«Бери то, что тебе по нраву, хоть и странно это — предпочесть простой хлеб великолепнейшему мясу.»

«Благодарю, добрый Шерира. Касательно мяса у евреев особые законы.»

«Я что-то слышал об этом от матери — она еврейка. Отец курд. Я в выигрыше всегда, кто бы ни был у всевышнего в фаворе.»

«Бог один, а Магомет — его пророк,» — провозгласил Кислох, — «пью за твое здоровье, иудей!»

«Присоединяюсь,» — заявил другой разбойник, — «Мой отец был гебром, из Эфиопии. Все свое состояние он пожертвовал для дела веры. Результат — его сын гол, как сокол.»

«А я — индиец, и верю в золотую фигуру божества, что пребывает в храме в Дели,» — сказал темнокожий разбойник, обладатель быстрых и блестящих глаз.

«У меня нет веры,» — признался черный негр, сверкая белозубой улыбкой, — «но если б я поверил, то непременно в твоего бога,» — добавил он, обращаясь к индийцу.

«Я всегда хотел быть иудеем, моя мать была хорошей женщиной,» — глубокомысленно произнес Шерира.

«Евреи богаты,» — заметил кто-то.

«Прибудешь в Иерусалим и там увидишь христиан,» — сказал Шерира Алрою.

«Христиане — неверные, проклятые гяуры. Мы все против них,» — заявил Кислох.

«С их белыми лицами!» — сказал негр.

«С их голубыми глазами!» — добавил индиец.

«Чего хорошего можно ждать от людей, живущих в странах, где не светит солнце!» — заключил сын выходца из Эфиопии.

Алрой проснулся после полуночи. Бравые разбойники безмятежно спали. Луна в небе. От костра остались тлеющие головешки. Тяжелые тени висели над амфитеатром. Алрой осторожно переступал через тела спящих. Он не арестант, но можно ли полагаться на заверения в дружбе этих людей вне закона? Захотят — и друга превратят в раба, или, что не лучше, возьмут к себе в ученики. А как же цель высокая? Нет, оставаться здесь нельзя. Алрой бесшумно влез на стену, спустился с другой стороны, обогнул ионический храм, служивший ему маяком, прошел по главной улице и, проделав путь в обратном порядке, вышел из городских ворот.

Смутный страх преследования гнал беглеца вперед и вперед, заставлял забыть об отдыхе, еде, питье. А пустыня становилась все горячей. Исчез пропитанный ароматом растений освежающий ветерок. Природа замерла. Тревожно и тихо, предвестие худого. Воздух вновь пришел в движение. Горячий ветер обжигает щеки. Жажда. Песчаные холмы кружатся перед глазами. Тяжело дашать, тупая боль в мозгу, язык распух. Силы убывают, жар лишает воли. Уныние сменилось отчаянием, конец которого — смирение с судьбой. Напрасно озирается беглец — помощь не придет. Серое, мутное небо поглотило горизонт и с ним надежду на спасение. И тут явилось чудо. Откуда ни возьмись, поток прохлады — воды и воздуха — в усладу превратил страдание. То милосердная пустыня послала жертве своей спасительный мираж.