Бенджамин Дизраэли - Алрой

Трагичен крах властителя сердец и дум. По праву уверенный в высочайшем парении духа своего, он вдруг повержен, бессилен и одинок. Всякий бросит ком грязи иль слово клеветы. Горько осознать, что избранничество и неуязвимость всего лишь миф, и что неисчерпаемый источник силы пересох. Вечное суетным заместилось навек. Остались думы о прошлом — бездонный кладезь мук. Забыть о спасении — вот побежденного спасение.

Весело оленю лесному в погожий день, ибо не знает он, что у охотника на уме. Закрыть глаза и уши, неведением спастись!

Взгляд истерзанной души пьет нектар воспоминаний. Детство безмятежное, воркующий голосок Мирьям, воздух беззаботности, надежности, любви — все атрибуты счастья юных лет. Избранничество и миссия, скипетр и корона, победы и слава, империя и власть и, наконец, царственная супруга, все, что пришло потом, нынче потускнело. Кто придал блеск и цену обретениям этим? Сам Алрой! Горячим сердцем и победительным умом он новый мир возвел вне и внутри себя. Не стало прежнего Алроя, и с ним — его завоеваний. В душе остался лишь скелет, построенный природой изначально. Все думы сердца — о сестре.

Неделя в заточении позади. Открылась дверь. Тюремщик. Факел. Хриплый голос объявил, что к узнику пожаловала высокая особа, желает видеть его. Отвыкший говорить и слушать речь других, Алрой не совладал с губами и языком и лишь кивком головы дал стражу знать, что понял его. Показалась фигура, закутанная в халат. Тюремщик удалился, оставив факел. Вошедший открыл лицо. Это — Хонайан.

«О, мой дорогой Алрой!» — воскликнул брат Джабастера, и обнял узника, и прижал его к груди. Ах, как был бы счастлив он, окажись Мирьям на месте Хонайна! Но, нет. Вновь на пути его сей чуждый сантиментам муж, приземленности и прагматизма гений. И опять нутро Алроя терпит превращенье. Пересиливая мужество, страдание толкает к мысли о спасении. Надежда теснит отчаяние. Прежний, узнаваемый Алрой.

«Я рад, Хонайн, что ты цел и невредим!»

«Я, разумеется, тоже рад. Хотел бы, чтоб мое благополучие твоему способствовало.»

«Я полон надежд!»

«Это хорошо. Отчаяние — удел глупцов.»

«Я много испытал. Что Ширин?»

«Думает о тебе.»

«Это кое-что, способность думать. Я, видимо, ее утратил. Где Мирьям?»

«На свободе.»

«Это кое-что, свобода. Твоя заслуга. Ради меня, милосердный Хонайн, будь добр к ней. Ей не на кого опереться.»

«У нее есть ты.»

«Она одинока.»

«Живи и защищай ее.»

«Возможно ли покинуть эти стены?»

«Вполне.»

«Охранников убить иль подкупить? Я на все готов!»

«Угомонись, мой друг. Не требуется ни подкупа, ни кровопролития. Нужен компромисс.»

«Компромисс был нам под силу у Неговенда. Неужто возможен компромисс с пленным, с обреченным?»

«Почему обреченным?»

«А что, разве Альп Арслан великодушен?»

«Он — невежественный вепрь, подрывающий корни дуба, желудями с которого питается.»

«Тогда зачем толкуешь о надежде?»

«Надежда упомянута тобою. Я говорю о несомненности.»

«Хонайн, мне кажется, я поврежден умом, но, чтобы выбраться отсюда, я обязан понимать тебя. Не мудря, назови мою судьбу.»

«Двумя словами — ты спасен.»

«Спасен?»

«Если сам того желаешь.»

«Желаю ли я? Жизнь бесконечно хороша, но я малого хочу — свободы и уединения. Жизнь спасена! Здесь, в темнице страшной, нелегко поверить в это. Благодарю тебя, Хонайн! Ты не забыл меня, своего Алроя! Ты человек души огромной. Кто в приземленности обвиняет тебя, тот клеветник!»

«Разум рвется в небеса, но уютно ему лишь на земле. Единственное мое желание — служить тебе, Предводитель.»

«Не зови меня Предводителем, зови Алроем. Жизнь спасена! Я могу идти? Сделай так, чтоб меня никто не видел, ты все можешь, Хонайн. Я отправлюсь в Египет. Ты, кажется, был там?»

«Прекрасная страна.»

«Когда смогу покинуть эту жуткую обитель? Мерзости ее страшнее всяких пыток. Когда вновь вдохну чистый воздух, увижу свет и солнце?»

«Радость свободы близка.»

«Нам обоим, свободным, положена радость.»

«Алрой, ты велик, твой дух высок, нет равного тебе!»

«Увы, Хонайн, я сломлен. Все достояние мое — счастливая надежда. Однако, оставим восхваленья. Скорее прочь отсюда!»

«Мои слова сердцем подсказаны, а не желанием польстить. Твоей натуры замечательные свойства открывают путь к избавлению. С прочими ты не стоишь в одном ряду. Немногие повидали и испытали с твое. Ты познал строй и лады душ человеческих. И, главное, ум твой наделен чутьем чудесным, чутьем проворным, которое даровано лишь царственным особам избранного племени. Чутье сие сверкает в обрамленьи опыта, как бесценный самоцвет искрится в оправе заурядной золотой.»

«Продолжай же!»

«Немного терпения, Предводитель. Ты вступил в Багдад с триумфом, и ты вновь вошел в Багдад и встречен был бесчестьем, на какое только способна изобретательность врага. Это — великий урок.»

«Согласен.»

«Он учит по достоинству ценить пустоту и низость ближних.»

«Увы, и это верно.»

«Рад, что ты видишь дело в том же свете. Во взгляде таком — мудрость.»

«Несчастный мудреет поневоле.»

«Слова и вера хороши, как побужденье к действию. Я уж говорил, нужен компромисс. Я решился, очередь твоя. Задумано, что завтра Алрой должен умереть мучительнейшей из смертей — быть казненным посажением на кол.»

«О-о-о…»

«Даже присутствовать при сем есть пытка нестерпимая. Чем важнее жертва, тем сильнее ужас, охватывающий толпу.»

«О, Бог на Небесах!»

«Зрители, глядя на предсмертные корчи несчастных, словно теряют разум, и необъяснимая сила влечет их на лобное место, и кровь стынет в их жилах, и многие умирают вместе с казнимыми. Я свидетельствую, как врач.»

«Молчи, мне слишком тяжело.»

«Судьба Ширин…»

«О, нет! Только не это!»

«Не забыто, что она дочь халифа, и посему жизни ее лишит милосердный топор. Тонкая шейка не задаст труда палачу. Что до Мирьям, то она объявлена еврейской ведьмой, и удел ее — сожжение живьем.»

«Поверить невозможно! Дьяволы! Когда я был в силе, я щадил слабость! Какое горе!»

«Довольно причитаний, Алрой! Я говорю о том, что было задумано, а не о том, что неминуемо. Я вмешался в ход дел, я потрафил победителю, я пошел на компромисс!»

«Каков он?»

«До смешного прост. Для умницы Алроя — сущая безделица.»

«Прошу, будь краток.»

«Феерический твой взлет столкнул дух мусульман со стези обычной, победа над тобой не рассеяла туман, окутавший их души. Я заметил это и употребил на пользу. Проливши кровь твою, они лишь жажду мести утолят, но не смоют пятен со своих знамен и не изгонят страх из растревоженных голов. Колебанья в вере, как неурожай и голод, чреваты бунтом черни и раздорами владык. Себя спасая, поможем растерянным врагам. Вернется в равновесие опасно накрененный ум, коли истолкуем твой триумф дьявольским потусторонним действом. А если скажем, что колдовством приворожил Ширин, то в этом они узрят вожделенное оправдание дочери халифа. Вот план, который выведет правоверных из лабиринта, а тебе сохранит жизнь и вернет свободу.»