Бенджамин Дизраэли - Алрой

Принцесса чуть было не лишилась чувств. Хонайн подхватил ее. Они ушли.

Хамадан пал, и Бустинай и Мирьям были доставлены в Багдад и заключены в крепость. Вмешательство Хонайна избавило их от большинства тягот, уготованных узникам. Попытки Мирьям навестить брата не увенчались успехом. Она докучала Хонайну, но бывший главный визирь лишь сожалел о том, что нынче его влияние не простирается столь далеко. Золото, если его достаточно много, и неподкупных делает покладистыми. Однако, в этом трудном деле ни драгоценности, ни лесть, ни приятное обхождение не помогли ей вступить в сговор с охраной, обычно расположенной к ней. Хонайн после неудачного визита к Алрою немедленно явился к Мирьям и без утайки изобразил ей картину грядущей катастрофы. Одновременно он сообщил, что добился для нее разрешения навестить брата и подсказал средство, как избежать трагедии. Она слушала молча, содрагаясь внутренне, но внешне оставаясь непроницаемой. Хотя искушенному в людских сердцах Хонайну и не удалось угадать ее мыслей, нечестивец остался доволен собой.

Мирьям последовала совету Хонайна и прежде всего послала к брату дядюшкиного слугу. Халеву велено было подготовить Алроя к скорому визиту сестры. Он нашел недавнего покорителя Азии лежащим ничком на полу. Поначалу, казалось, Алрой не понимал или не слышал обращенную к нему речь посланника. Наконец, обреченный уяснил, с чем пришел Халев. Алрой не хотел видеть Мирьям, потом смягчился, уступил, изъявил готовность к встрече в первый послерассветный час.

Крах фантастической карьеры возлюбленного племянника сломил дух почтенного Бустиная. Никак более не обнаруживаются его былые таланты, хоть они и не покинули его вполне. Он замкнулся в себе, а себя замкнул в келье. События вокруг не возбуждают его интерес, стал скуп на слова, но ворчит иногда. Лишь для Мирьям он делает исключение. По-прежнему любит преданную племянницу, сердечно говорит с ней. Только из ее рук соглашается брать пищу, к которой, впрочем, почти не притрагивается. Милосердная Мирьям бережет сердце старика и является перед покровителем юности своей с низменно приятным лицом, скрывая душевную боль. Твердость веры и твердость духа, благородство и благонравие, честность и честь обороняют ее от разрушительной силы несчастий и бед.

Далеко за полночь. Молодая вдова спит. Очаровательная Бируна и красавица Батшева стерегут ее сон, глядят в окно, ждут рассвета.

«Не пора ли ей вставать?» — спросила Батшева, — «Мне кажется, звезды побледнели. Она просила разбудить ее перед восходом солнца.»

«Глянь, как она безмятежна!» — ответила Бируна, — «К чему будить? Ведь муки ждут ее!»

«Пусть бы сон ее был счастливым!» — сказала Батшева, — «она нежна, как цветок.»

«Шаль соскользнула с ее головы. Я поправлю. Можно, Батшева?»

«Конечно, Бируна. Лицо ее, шалью обрамленное, прекрасно, как жемчужина в оправе раковины. Глянь, она пошевелилась!»

«Батшева!»

«Я здесь, госпожа.»

«Близок рассвет?»

«Нет еще, госпожа. Не слышно дыхания утра, молодой месяц в небе висит, звезды упрямо светят».

«Дай мне руку, милая Бируна, я встану».

Девушка помогла Мирьям встать. Они подошли к окну.

«С тех пор, как на нас обрушились несчастья, я впервые так спокойно спала. Хороший сон привиделся. Мне снился он. Улыбка на лице. Долго ли была я в забытьи, девушки?»

«Отнюдь. Госпожа, я подам тебе шаль, прохладно.»

«Приятная свежесть. Благодарю, не нужно, я не озябла. Чудная ночь.»

Перед взором Мирьям громоздится залитый лунным светом гигантский город. Из высокого окна багдадской крепости видны улицы, кварталы, купола мечетей, стрелы минаретов, черные пятна кипарисов. Тигр плавно поспешает в своем русле. Жители спят в домах, лодки не скользят по реке. Тишина на земле, тишина на воде. Счастливая жизнь почти всегда тихая жизнь. Невольное сравнение приходит Мирьям на ум. Вдова вспоминает великое шумное празднество — свадьбу брата. Днем и ночью Багдад ликовал, гремел, пылал. Нынче город ночной похож на огромный склеп — нем, неподвижен, застыл в лунном свете. Город, обманувший мечту народа-избранника, склеп, схоронивший надежду его. Как быстротечно, как переменчиво время! Вчера — сестра великого покорителя востока, возлюбленная супруга самого славного его воеводы. Сегодня — вдова, единственная родная кровинка свергнутого владыки. Вознесшись, не возгордилась. Все так же была милосердна, добра, скромна, щедра. Пришли беды одна за другой, и верность Господу замкнула изнутри врата души, не пробраться отчаянию. Тяжело на сердце, но не в чем себя упрекнуть.

Мысли Мирьям скользят по глади недавнего прошлого. Безмятежная юность. Ее жизнь и жизнь Давида. Помнит все до мелких штрихов, что известны были только ей и ему. Он рос, мужал духом и телом. Помнит брызги речей его, в которых она умела разглядеть скорый чудесный взлет. Пристальный взгляд назад обманет тщетой ясновидения. Ей мнится, что и тогда уже, в дни счастливых предчувствий, по другую их сторону сердце женское угадывало крах. Слезы на щеках. Мирьям опустила голову на плечо Батшеве. Бируна сжала дрожащую руку.

Бледнеет луна. Пурпур восхода зажигает Тигр, гасит небесные звезды воспоминаний. Протяжный крик над минаретом. Муэдзин. Стук в дверь. Халев.

«Я готова, — поспешно промолвила Мирьям и закрыла вуалью лицо, — думайте обо мне, девушки, молитесь за меня!»

В сопровождении Халева и несущего факел тюремщика Мирьям спустилась в подземелье. Скользкие разбитые ступени, холодные мрачные стены, тяжелая решетка. Голос Алроя из-за двери показался ей бодр и тверд.

Халев остался снаружи. Тюремщик внес факел, удалился. Мирьям, содрогаясь, вошла в страшный застенок. Перед ней стоял брат. Улыбка на спокойном лице. Не в силах сдержать себя, она бросилась к нему, обняла, прижала к сердцу.

«О, нет лучше тебя!» — воскликнул Алрой, — «я не одинок!»

Сестра молчит. Голова ее на плече брата. Закрыла глаза, чтоб слезы удержать.

«Мужайся, родная. Поверь, я счастлив.»

«Брат мой, брат мой!»

«Встреться мы вчера, увидала бы меня потерянным и несчастным. Сегодня я другой. Впервые после разгрома я в согласии с самим собой. Я утешился вполне. Я видел чудный сон. А на яву Господь меня простил. Я знаю это точно.»

«Со мной подобное же происходит, брат. Хороший сон приснился, умиротворение, покой. Странно.»

«Верь, я счастлив.»

«Повтори, мой Давид. Я вновь хочу услышать это!»

«Я говорю, что счастлив, и это истинная правда, а вовсе не насмешка над самим собой или старанье ободрить тебя. Накануне вечером меня пронзила мысль, будто я привлек внимание Небес. Гнев Господа остыл, и кара за грехи мои смягчена судом высоким. И в подтверждение догадки о снизошедшем милосердии пришла весть от тебя, мой ангел. О, как я этого желал! И я уснул, сладко и глубоко. Прочь уползли черви воспоминаний об империи и об измене. Околел змей, искусивший ложным восторгом чужой войны и чужой любви. И я увидел нас с тобою на лугу, среди цветов. Тут возник Джабастер. В глазах его ни мести, ни обиды. Он сказал: „Давид, сквозь тьму застенка Бог разлядел покаяние твое.“ Я проснулся. Услыхал, как зазвучало мое имя. Подумал, это ты меня зовешь. Крикнул: „Сестрица, я здесь!“ Не было ответа. Меня осенило. Этот зов я слышал однажды в пещере Джабастера!»