Альберт-Эмиль Брахфогель - Людовик XIV, или Комедия жизни

— Прощай, благородный Пезенас, я по всем ветрам разнесу молву о твоем великодушии! Прощай, достохвальное начальство, благодетельная, уважаемая полиция! Слава о твоей справедливости должна разойтись по всей Франции! И в других местах зреет виноград и радуются люди острому словцу!

Сказав это, он ударил по струнам и пошел, танцуя, вперед, а осел Иеремия и Мольер, комедиант и сочинитель, следовали за ним. Никто, кроме Мадлены, не проводил их взглядом, а взгляд этой женщины не выражал никакого сожаления.

Так пел Койпо свою тирольскую песню и шел вперед. Вот прошли уже и старый канатный мост. Полицейский служитель остановился у берега и смотрел им вслед. Солнце зашло за горы, и долина скоро покрылась, как во всякой гористой местности, голубоватой тенью. Законная стража видела, что невольные путешественники замешкались по ту сторону реки. Песня Койпо умолкла, он некоторое время о чем-то оживленно спорил со своим товарищем, потом оба пошли вдоль правого берега реки.

— Гм, так они идут в Монпелье? Это надо записать и сообщить в замок на случай, если что произойдет.

Полицейский служитель посмотрел на монастырь Святого Гвилома и, когда на его золотом кресте исчез последний солнечный луч, он взял пику на плечо и важно, с сознанием исполненной обязанности повернулся к ратуше. Но только он ушел со своего поста, как зашелестел ивняк, густо покрывавший отлогий берег вплоть до самой воды. Двенадцатилетняя девочка быстро вынырнула оттуда, осмотрелась кругом блестящими глазками, отстранила свои красно-белокурые волосы и, подняв узелок, поспешно побежала через мост и пропала в темноте противоположного берега.

Два часа спустя, когда часть общества Бежар печально сидела в верхнем этаже гостиницы, содержательница Мадлена вбежала туда подобно мегере.

— Где Арманда? Мое дитя, Арманда? Видела ты ее, Женевьева?

Луи, младший брат ее, встал испуганно с места.

— Мы? Нет. Мы не видели ее с обеда! Не внизу ли она?

— Я видела, как она связывала в узелок платья, это было под вечер, — поспешно отвечала Женевьева Бежар, двадцатилетняя сестра ее.

— Узелок с платьем? Бесстыдница бежала с Мольером?

О, противная девчонка! Недаром он ласкал ее, когда я ее била! Недаром вешалась она вечно ему на шею! Мое дитя, я хочу, чтобы она вернулась! Поезжай, Жозеф! Ты должен привезти наше дитя!

Мосье Жозеф горько засмеялся:

— Наше дитя? Ха, ха, твое дитя, хочешь ты сказать! Если ты нуждаешься в отцовской помощи, чтобы поймать ее, обратись к маркизу де Модена или герцогу д’Эпернону в Бордо, и они решат между собой, кому принадлежит эта честь!

— Негодный плут, я за тем разве кормила тебя так долго, чтобы ты теперь восстал против меня и отказался от супружеских обязанностей, которые, однако, охотно брал на себя, когда голод гнал тебя лизать мне руки?! Сейчас же запряги лошадей в карету, или я выгоню тебя из труппы и ты пойдешь нищенствовать, подобно вероломному бездельнику Мольеру! Иди и исполни свои обязанности.

Жозеф Бежар с неудовольствием сошел вниз.

— Тарильер, — сказала, вздыхая, директорша, — вы всегда были мне другом и ничего, кроме хорошего, не видели от меня. Скажите, бога ради, не знаете ли вы, куда мог направиться Мольер? Арманда у него, это не подлежит сомнению…

— Мольер хотел идти прямой дорогой в Ним!

— Они, верно, и пошли туда, — заметил де Круасси. — Я видел из окошка, как они проходили мимо монастыря.

— Так в Ним! Завтра утром мы вернемся, и я заставлю поплясать под розгой негодную девчонку! Она уже больше не убежит от меня!

Директорша поспешно вышла, оставив своих товарищей предаваться дальнейшим размышлениям.

Между тем изгнанный Мольер продолжал свой печальный путь вместе с Койпо. Сначала он действительно шел прямо к Ниму, желая быть как можно дальше от Пезенаса, но потом сдался на просьбы Койпо и повернул к Монпелье.

— У меня там старые добрые друзья, милый сын, которые помогут нам, и там все меня любят — и сильные и слабые. Смотри, надежда, может, опять обернулась к тебе, и кто знает, не последует ли за тобой твое счастье из Пезенаса?

— Глупости, Койпо. Счастье преследует только тех, кто в нем не нуждается. Хотя я и не заслужил своей горькой судьбы, но перенесу ее без ропота. У меня уже вертится в голове план, который, по моему мнению, не совсем дурен. Мне больно только то, что ни один из моих старых товарищей сердечно не простился со мной, ни один не одарил меня на прощание слезою, исключая кроткой Дебрие. Даже Арманда не плакала, а я очень любил этого ребенка!

— Вот есть о чем горевать! Ты плохо знаешь комедиантов! Кто раз упал, через того, смеясь, перелезают другие — это всегда так и было. Арманда, несмотря на свою молодость, такое же негодное создание, как и ее мать. Ну веселее смотри вперед на дорогу, а не назад! А скажи-ка лучше, в чем состоит твой план?

— Я согласился идти в Монпелье только потому, что мне оттуда рукой подать в Сетжу, где за дешевую цену меня возьмет с собой шкипер в Прованс. Затем я поеду в Авиньон, туда хотел направиться Гаржу.

— Гаржу? Ты с ума сошел! Идти к Гаржу, когда он твой злейший враг!

— Он им больше не будет. Я виноват в его погибели, и если меня постигло и в Пезенасе то же, что его в Лионе, то я вижу в этом справедливое возмездие, поражающее нас тем же оружием, которым мы раним другого. Я помирюсь с ним, мы соберем новую труппу, я буду писать для него пьесы, и мы увидим, кто в конце концов останется в выигрыше: труппа Бежар или наша.

Мольер остановился.

— Послушай, кто-то зовет нас!..

— Пустяки! Это, верно, была кукушка.

— Мне послышалось, однако, мое имя.

— Ну вот еще! Так ты думаешь перейти к Гаржу? Как бы не так! Неужели ты думаешь, что я за тем пошел за тобой? Нет, не будет этого: я позабочусь, чтобы ты не попал в руки бездельника. Спроси де Круасси и Лагранжа, спроси тех, кто его знает, не самый ли он коварный, жадный, низкий человек. Если он еще…

— Мольер, Батист! — раздалось очень явственно позади них.

— Черт побери, это что такое? Сюда! Здесь! Как будто женский голос.

Они остановились. На ближайшем холмике с узелком в руках появилась двенадцатилетняя дочь Мадлены.

— Арманда?! — воскликнул Мольер и поспешил к ней навстречу. — Дитя мое, что ты делаешь? Ты убежала из дома!

— Наконец-то я поймала тебя! — Она уронила узелок и бросилась к нему на шею. — Ха-ха-ха, конечно, я убежала. Я хочу остаться с тобой, ты меня любишь, я не хочу больше, чтобы старая била меня, и пойду с тобой, мой друг, мое сокровище!

Она целовала его с какой-то вакхической страстью, смеялась, плакала и едва могла говорить от усталости. Сердце ее сильно билось, и она страшно запыхалась. Мольер был глубоко тронут. Девочка эта, его любимица, осталась верна ему, она бросила родителей и привольную жизнь, чтобы делить с ним заботы и лишения. Чувство горячей, ревнивой, полуотеческой, полубратской любви загорелось в его сердце к этому запыхавшемуся, дрожавшему ребенку, который не мог достаточно нацеловаться с ним и был так счастлив.