Н. Северин - Последний из Воротынцевых

Михаил Иванович молча повиновался, а молодая девушка осталась в коридоре. Ждать ей долго не пришлось, минуты через две он вернулся к ней с ответом.

— Папенька приказали сказать вам, что они заняты и чтобы вы не изволили беспокоить их.

— Ты сказал, что мне нужно его видеть?

— Сказал-с.

Не дожидаясь дальнейших расспросов, камердинер прошел по направлению к буфетной, понурив голову, а Марта, постояв еще с минуту в нерешительности перед запертой дверью, побрела дальше с горьким сознанием своей беспомощности и одинокости.

Куда ей идти? С кем советоваться? Кому рассказать то, что гнетет ей сердце? Ей страшно было оставаться одной, она боялась своих мыслей, они были так мрачны! Если бы можно было, она ни на минуту не отпускала бы от себя Полиньки, но та ни за что не соглашалась оставаться здесь ночевать и с каждым днем все раньше и раньше уезжала домой. Вчера она простилась с Мартой в десять часов, сегодня в девять. Очень может быть, что она совсем покинет ее, если убедится, что бывать у них небезопасно.

Какая пустота делается теперь вокруг них! На прошлой неделе одна только дама и была с визитом, да и той не приняли. С тех пор никто не приезжал. После того памятного дня, когда дядя Ратморцев пытался повидаться с ее отцом и было отказано мадемуазель Лекаж, папенька не выходил из дома.

— Господи, какая тоска! Господи! — повторяла Марта, ломая в отчаянии руки.

И долго ли это будет продолжаться? Скорей бы один конец, какой ни на есть, хоть самый ужасный — все лучше, все сноснее неизвестности, в какой барахтается она столько времени, без луча света, без надежды, да и не она одна, а весь дом.

Марта вспомнила про мать, про то, что надо послать Марину уложить ее в постель, и повернула к гардеробной, где старая горничная обыкновенно сидела вечером, чтобы каждую минуту быть готовой бежать на зов барыни.

— Марина, — сказала она, останавливаясь на пороге узкой горницы, уставленной сундуками и шкафами и освещенной нагоревшей сальной свечой, — маменька заснула в кресле, надо ее раздеть и уложить в постель.

Женщина, сидевшая у стола, спиной к двери, торопливо сорвалась с места и, заслоняя свечу своей фигурой, окутанной с головы до ног в темное, отвесила барышне низкий и почтительный поклон.

— Марины здесь нет, сударыня. Сейчас барыня изволили позвонить, она побежала туда, — проговорила она глухим голосом.

В первый раз слышала Марта этот голос, но, подавшись вперед, чтобы разглядеть незнакомку, узнала в ней жену камердинера, и сердце ее так забилось, что дух захватило и она не в силах была произнести ни слова. С минуту смотрели они друг на друга молча. Наконец Марта собралась с силами.

— Зачем ты здесь? — спросила она отрывисто.

— Папенька ваш изволили за мною послать, вот я и пришла, — ответила с холодной сдержанностью Маланья.

«Зачем она это сказала? Чтобы подразнить меня, чтобы похвастать тем, что она нужна моему отцу, нужнее родной дочери?»

От этих мыслей лицо Марты вспыхнуло багровым румянцем и дрожь пробежала по телу.

— Зачем послал за тобою папенька?

Этот вопрос помимо воли сорвался с губ девушки, и она испугалась, когда он прозвучал среди тишины комнаты. Но Маланью он, по-видимому, не удивил.

— Папенька изволят меня давно знать, барышня, когда они еще совсем молоденьким к своей бабушке, старой барыне Марфе Григорьевне, приезжали, — степенно ответила она, — и после также… Вам, чай, известно, что они, перед тем как на вашей маменьке жениться, у нас в Воротыновке чуть не с год прогостили?

— Я это знаю, — прошептала Марта. — Так что же из этого?

— Так вот они с каких пор меня знают.

— Тебе известно, чем он обеспокоен теперь?

— Известно-с, — спокойно ответила Маланья. — Нам нельзя не знать, мы при этом деле были свидетелями.

Марта побледнела и оперлась о стол, у которого стояла, — у нее ноги подкашивались. Маланья, не спускавшая с нее взора, поспешила подставить ей стул.

— При каком деле? Про какое дело ты говоришь? — продолжала свой допрос Марта, опускаясь на предложенный стул.

Прежде чем ответить, Маланья подошла к двери, заглянула в коридор и, убедившись, что никто их не подслушивает, вернулась и вымолвила, таинственно понижая голос:

— При том деле, что в Воротыновке было-с.

— Да разве заговорщики в Воротыновке собирались?

— Какие заговорщики? — удивилась Маланья. — Что вы, барышня! Никогда барин Александр Васильевич заговорщиком не был.

— Так что же там было?

— Да уж не знаю, право, говорить ли вам или нет.

— Говори, говори! Все равно не от тебя, так от другого узнаю, — подхватила Марта.

— Оно, конечно, если так рассудить, почему бы вам этого не знать? Уж раз до того дошло, что и ратморцевским все известно, и другим…

— Скажи мне все, все, без утайки! Не бойся, я не испугаюсь. Я уже давно на все готова, — ведь скоро год, как эта мука продолжается, — продолжала прерывающимся от волнения голосом Марта. — Скоро год, как у меня нет ни минуты покоя. Скажи, убийство, верно, какое-нибудь там у вас случилось… убийство, в котором замешан…

Она испуганным взглядом докончила фразу.

— Что это, барышня, какие страсти вы себе надумали! — усмехнулась Маланья. — Какие же мы убивцы, помилуйте! Мы — христиане, православные, кажинный год исповедываемся и причащаемся святых тайн.

— Ну, так что же, что? Пойми же, что я истерзалась, на папеньку глядючи. Как он похудел, как поседел! Какой он стал молчаливый, мрачный.

— Что говорить! — вздохнула Маланья. — А только, по-моему, уж слишком они это дело близко к сердцу приняли, вот что-с. По-моему, не стоит!.. Если бы они только захотели, мало ли как можно было бы обернуться! С их богатством, да знакомством, да знатностью-то!.. Не из таких бед выкручиваются. Это не я одна говорю, барышня, а там же и другие вам скажут. Уговорили бы вы их во всем на Малашку! положиться, всем бы тогда спокойствие было. Пусть уж лучше одна душа гибнет, чем двум семействам такую маету выносить.

— Чья душа должна погибнуть? — с возрастающим недоумением перебила ее Марта.

— Вот вы жалуетесь на вашу жизнь, что она тяжка, — продолжала; Маланья, — что у вас в доме все шиворот-навыворот делается. А вы думаете, у нас лучше? Господи Боже мой, да я уж не знаю, куда мне от детей и хорониться, ей-богу! Тоже ведь все допрашивают, допытываются да беспокоятся. Но только с ними я так, как с вашей милостью, разговаривать не смею, потому они-то уж к этому делу и вовсе непричастны и знать ничего о нем не должны. Их жизнь впереди, они — вольные.

Последние слова она произнесла очень тихо, но Марта расслышала их, поняла всю горечь глубокого вздоха, которым они сопровождались, и в ее мозгу блеснула новая мысль.

— Пред образом клянусь тебе, что и ты тоже будешь вольная с мужем, если все-все, без утайки, скажешь мне, — торжественно произнесла она.