Н. Северин - Царский приказ

— И что же дальше? Он так ее одну и отпустил? И ни разу с ней потом не виделся? — спросила Авдотья Алексеевна.

Ее глаза заискрились любопытством, а на губах появилась довольная усмешка.

— Ни разу. Клокенберг ходил жаловаться к военному губернатору…

— На что? Уж не на то ли, что Максимов не желает сделаться мужем своей жены?

— Вероятно, на это. Во всяком случае, его просьбу возвратили ему надорванной, как не подлежащую удовлетворению, да еще накричали на него за то, что он осмелился по пустякам беспокоить начальство.

— По пустякам? Ха-ха-ха! Бесподобно! Ах, как прекрасно! Вот так авантюра! Нет, — продолжала покатываться со смеху старушка, — если бы не от тебя слышала, за враки все это приняла бы. Да ведь после этого… Знаешь, Саша, я уж теперь и за тебя буду бояться: того и гляди, что и тебя повенчают Бог знает с кем. Господи Боже мой! Давно ли, всем на диво, О-ву в монастырь упрятали за то, что без позволения мужа уехала погостить к родным! Уж и это довольно нам всем дико показалось, а теперь начали насильно венчать дворян на немках! Долго ли Господь потерпит такое безобразие? — волновалась и роптала старуха.

Князь слушал молча, отлично зная, что возражениями только усилишь ее негодование.

— Вот что, ma tante, — начал он, дождавшись, чтобы она немного успокоилась, я нарочно съезжу на днях к графу Петру Алексеевичу, чтобы узнать от него подробности этой истории, и, если только Максимов действительно пострадал невинно, надо постараться облегчить его участь.

— Да как же? Развенчать его нельзя…

— Надо доставить ему какую-нибудь компенсацию. Попытаюсь заинтересовать им цесаревича.

— Да уж что бы вы там с цесаревичем для него ни придумали, а вступить в законный брак с другой ему уже нельзя. На всю жизнь навесили ему противную немку на шею. Портного дочь! Хороша партия для русского дворянина, нечего сказать!

Князь мог бы заметить на это, что дочь Клокенберга — прехорошенькая, а отец ее слывет богатым человеком, но его почтенная родственница была так раздражена, что он решил лучше не упоминать про виновницу этого злополучного приключения.

Почти целый месяц князь Лабинин не мог повидаться с Авдотьей Алексеевной и исполнить поручение.

Тяжелые дни переживал он. Его чувство к цесаревичу было так глубоко и сильно, что, когда он видел его несчастным, ему уже нельзя было думать о своих собственных печалях и заботах.

Никогда еще его кумир так не нуждался в сочувствии и преданности, как в это ужасное время. Императрицы иначе как с заплаканными глазами никто не видел; у ее дочерей и невесток был испуганный и удрученный вид. Великие князья, не зная, кому и чему приписать возрастающее раздражение родителя, опасались делиться мыслями даже друг с другом. У всех только одна была забота: если не угодить монарху, что казалось уже невозможным, то, по крайней мере, не усиливать его гневного настроения.

С чуткостью нежной и возвышенной души Лабинин понимал, что в такие минуты преданным наследнику людям следует еще ближе сомкнуться возле него, чтобы при каждом удобном случае подбодрять его изнемогающий дух, своим присутствием напоминая ему, что он окружен людьми, которые с радостью готовы отдать за него жизнь. Поэтому, как ни тяжело было ему дышать в дворцовой атмосфере, князь почти не выходил из нее, считая свою цель достигнутой, когда удрученный печалью цесаревич, нечаянно встречаясь с его преданным и любовным взглядом, улыбался или давал ему поручения по тогдашнему времени довольно-таки опасного свойства.

Однажды под вечер ехал Лабинин с таким поручением к местности, прилегающей к Таврическому дворцу, и вдруг увидал человека, фигура которого, невзирая на широкий плащ и на надвинутую на самые брови шляпу, показалась ему знакомой.

«Ба! Да это — Максимов», — чуть было не вскрикнул князь, когда человек поднял голову к экипажу и, увидав лицо князя, высовывавшееся из окна, торопливо метнулся в сторону.

Остановиться и подозвать его было нельзя: князя ждали в условный час там, куда он ехал, но эта встреча воскресила в его памяти обещание, данное Авдотье Алексеевне, и ему стало досадно на себя за то, что, увлекшись другими заботами, он забыл про несчастного молодого человека. Он видел его теперь только мельком, но успел заметить, как он изменился в эти последние четыре месяца. Бедный!

Князь, кстати, вспомнил, что и со старушкой Батмановой он поступает непростительно. С восьмого ноября он не побывал у нее. Целых три недели! Можно себе представить, как она на него гневается!

Князь не ошибся; когда три дня спустя он вошел в гостиную Авдотьи Алексеевны, его встретили упреками.

— Хоть бы прислал сказать, что с тобой сделалось. Чего-чего я не передумала про тебя в это время! У нас теперь такие чудеса делаются, что уши вянут слушать. Если уж самым любезным человеком теперь старая лисица Грубер [8] Генерал иезуитского ордена, с вступлением на престол Павла I поселившийся в Петербурге. оказался, — добра не жди. Я иезуитов знаю: они у меня родного дядю в католичество совратили. Недаром покойная императрица их терпеть не могла.

— Я в католичество не перейду, ma tante.

— А кто знает!.. Нет, кроме шуток, никакой беды с тобой еще не приключилось? Не женили тебя еще силком, как Максимова?

— Никакой напасти надо мной еще не стряслось. А кстати о Максимове. Я встретил его на днях…

— Подурнел-то как, не правда ли?

— А вы разве видели его?

— А ты думал, я буду дожидаться, пока ты исполнишь мое поручение, разузнаешь про него у графа Петра Алексеевича? Нет, батюшка, стара я, чтобы свои затеи в долгий ящик откладывать: того и гляди умрешь, не успевши сделать то, что надо. Как увидела я, что ты ко мне глаз не кажешь — не оправдывайся, знаю я, что тебе не до меня, — ну, думаю, чем справок от графа ждать да, чего доброго, не дождаться, да ведь и он тоже нос по ветру должен держать, чтобы из фавора не вылететь, правды, значит, от него и не жди. Дай-ка, думаю, я с ним с самим, со злополучным моим модником, повидаюсь. И повидалась.

— Он к вам пришел?

— Нескоро удалось заполучить его. Три раза ходила к нему моя Аксинья с приказом явиться, все артачился; но ведь и я упряма; пригрозила, что отцу его пожалуюсь, если желания моего не исполнит. Подействовало, пришел.

— И как вы его нашли?

— Совсем убитый человек. Каким прежде петухом хорохорился, а теперь жмется как-то, ежится, как мокрая курица, поглупел даже, право, точно его из мужчин в самую что ни на есть подлую бабу превратили. И жалко мне на него было смотреть, да и смешно. Вот ведь грех-то какой! Однако как позанялась я им, стал он помаленьку ободряться, воспрянул духом и совсем другим человеком от меня ушел. Строго-настрого приказала я ему каждое воскресенье мне показываться, чтобы опять не раскис да в уныние не впал. Теперь я в заботе место ему другое приискать — в таком учреждении, где про его несчастье никто не знал бы. Дразнят его в Синоде-то, на смех поднимают; глаз он не может показать, чтобы про супругу не спросили. Уж даже и начальство за него вступилось, в другое отделение перевели. Да мало толку-то: по всей местности про его злополучие известно.