Н. Северин - Царский приказ

— Чем реже вы будете видеться с нею, тем лучше будет, — говорил он. — Человек вы грубый, и нрав у вас необузданный, а теперь с нею нельзя обращаться как прежде; она уже — не фрейлейн Клокенберг, а супруга русского дворянина Максимова. Обвенчана она по приказу царя, и, без сомнения, тайная полиция следит за каждым вашим шагом; дурным обращением с дочерью вы навлечете на себя большие неприятности.

Клокенберг, как взнузданный конь, глухо проворчал какое-то проклятие в ответ на эти слова, но ослушаться не смел и оставил свою дочь в покое.

Пастор был человеком с большим весом в Петербурге; к нему относились с почтением не только в консульстве и в посольстве, но и русские власти, так что ссориться с ним было опасно. Поведение Кетхен и ее отшельническую жизнь он вполне одобрял, и мало-помалу, невольно подчиняясь влиянию пастора и Анисьи, которая с особенным уважением относилась к своей питомице с тех пор, как она превратилась в русскую барыню, сам Клокенберг стал убеждаться, что в новом своем положении его дочь иначе вести себя не может… до поры до времени, разумеется. Допустить, чтобы такое положение вещей могло продолжаться вечно, никто не мог, все ждали перемены.

Приближались рождественские праздники. Вдруг однажды Клокенберг узнал, что его дочь почти каждое утро ходит к ранней обедне в русскую церковь. Это открытие так озадачило его, что он, не дождавшись посещения пастора, сам отправился к нему, чтобы сообщить ему эту новость.

Пастор выслушал его спокойно, не проявляя ни малейшего удивления.

— Что же делать, любезный Клокенберг, ваша дочь — жена русского дворянина, и ее желание исповедовать одну религию с мужем весьма понятно, — сказал он.

— Но Кетхен, судя по всему, никогда не сделается настоящей женой этого…

Резкое слово чуть было не сорвалось по привычке с губ портного, но пастор вовремя прервал его:

— Будущее от нас сокрыто, любезный Клокенберг. Будем надеяться на благость Всевышнего. Вашу дочь ни в чем нельзя упрекнуть, а это уже много значит. Вам надо благодарить Бога за то, что он послал вам такое прекрасное, скромное и добродетельное дитя.

Анисья с восхищением рассказывала в людской соседних княжеских хором, что ее барышня, с тех пор как ее обвенчали с Максимовым, ото всех немецких обычаев стала отвыкать и во всем старается подражать русским.

Раз как-то перед самым праздником возвращалась Анисья из сарептской лавки, куда ее посылали за горчицей; вдруг на повороте с площади ей встретился Мишка. Оба очень обрадовались друг другу, однако в первую минуту, вспомнив здоровую пощечину, которую барин недавно дал ему за то, что по поводу дурно изготовленного кушанья он позволил себе упомянуть про клокенберговскую кухарку, и зарок, который он себе дал, забыть про существование обитателей дома на Исаакиевской площади, Мишка хотел было спастись бегством от своей старой знакомки. Но Анисья так крепко вцепилась в него, что волей-неволей ему пришлось остановиться и вступить с ней в разговор. Она, разумеется, стала расспрашивать про его барина, и болтливый парень дал волю языку, тем более охотно, что он целые пять месяцев был лишен удовольствия по душам поговорить с кем бы то ни было.

С увлечением поведал он о теперешнем житье-бытье его барина и его личном, и рассказы его дышали таким унынием, что, слушая его, Анисья сначала охала и ахала, а затем, всплескивая руками и ударяя себя по бедрам, стала прерывать его восклицаниями:

— Да неужто ж?!. И ничего не кушает? И в гости не ходит? И наряжаться перестал? Ах ты, Господи, мать царица небесная! Да ведь он этак себя изведет, право! Вот так скучал-скучал у нас в деревне один паренек, да и умер, ей-богу, право! И все на нас злится, говоришь?

— Страсть как злится!

— Уж это он напрасно! Чем же мы-то виноваты?

Мишка на этот вопрос благоразумно промолчал.

— И неужто никогда про Катеньку нашу не вспоминает?

— Никогда!

— Да ведь супруга она его теперь, в церкви Божьей венчаны!

— Он и знать это не хочет.

— Да как же так? Такое дело, его не переделаешь. Не под ракитовым кустом их покружили, а самым настоящим образом, в венцах и рука об руку поп вокруг аналоя их водил, и кольцами поменялись, и все как следует, крепко, значит, на всю жизнь.

— Вот барин оттого-то и сокрушается.

— Да чем же она ему уж так противна? Из себя красавица, нрава приятного, добрее и ласковее ее не сыщешь, даром что немка.

— Ну вот поди ж ты! Ненавидит он ее, да и все тут. Ничего не поделаешь.

— А как соблюдает-то себя! — продолжала восхищаться Анисья, не вслушиваясь в возражения своего собеседника. — К окошку даже не подходит, чтобы не увидал ее кто-либо невзначай. И все одна; кроме старого пастора, никого к себе не пускает. Целый день рукоделием занимается. Воздухи в церковь вышила, по алому бархату золотом, а теперь длиннейший ковер пестрыми цветами по бланжевому фону вышивает… и тоже в церковь.

— А отец все бьет ее? — полюбопытствовал Мишка.

Этот вопрос привел Анисью в негодование.

— Кто ж ему теперь позволит бить ее? — вскрикнула она. — Мужнину жену! Чего зубы-то оскалил, дурак? — накинулась она на Мишку, подметив его лукавую усмешку при ее последних словах: эта улыбка привела ее в ярость. — Ты думаешь, не грех вы делаете, что законной супругой пренебрегаете? Ты думаешь, вас за это добрые люди хвалят? Как бы не так! Да еще подожди, дай срок, вас и Господь за это накажет! Она теперь в нашу церковь ходит, образам нашим молится, скоро совсем православной сделается, и уж тогда как же Богу за нее не вступиться, ты только подумай! Он, Господь-то, все видит, от него не скроешься! Каждая невинная слеза у него на счету — вот что! А сколько таких слез проливает наша голубка, знает только ее ангел-хранитель. Ни на кого она не жалуется, ни на что не ропщет, только худеет да бледнеет, как свечка тает. А вам и горюшка мало! У, ироды бесчувственные! Скучаете? Людям на глаза вам зазорно попадаться? И поделом, не так еще вам надо! Звери вы бездушные!

Мишка, застигнутый врасплох этим потоком красноречивых упреков, огрызался, как мог, но перекричать Анисью, которая своими жестами и визгом начинала уже привлекать на них внимание прохожих, он и не пытался, и только, как травленый зверь, озираясь по сторонам, выискивал удобного случая улепетнуть от рассвирепевшей бабы.

Вдруг она схватила его за руку и таким решительным тоном спросила: «Где вы живете?» — что он, ни на минуту не задумываясь, ответил на ее вопрос.

— Ладно, я к вам приду, — буркнула Анисья, повертываясь к нему спиной, и бегом скрылась в соседнюю улицу.

Угроза Анисьи так ошеломила Мишку, что он довольно долго простоял на том месте, на котором она оставила его, раздумывая, как бы поправить свою оплошность, и, ни до чего не додумавшись и с досадой почесывая в затылке, поплелся домой.