Виталий Амутных - Русалия

Еще вчера внимательно изучив окрестность, Святослав велел сильному отряду в полторы сотни копий до света тайно стороной обойти лес и схорониться в вытянутой узкой балке с заросшими краями, на дне которой, не догадываясь о возвращении весны, лежал глубокий снег. Это они внезапным наскоком до срока выгнали из леса затаившихся там степняков, готовившихся встретить русское войско совсем с другой стороны. Не зная о числе русичей, да и не имея ни малейшего навыка сражения вне открытого пространства, печенеги, будто всполошливые тетери, выпархивали из своего неверного укрытия, но тут же наталкивались на летящих навстречу собратьев, что приводило к полной безалаберщине как в строю, так и в их сбрендивших сердцах.

— Русиша, заходи по левую сторону! За реку их не пускай! — прокричал Святослав своему сотнику и, то и дело осаживая Воронка, возбужденного от повисшего над полем опьяняющего шума, воззвал к оставшимся воям: — Пока в смятение обращены бабарихи длинноволосые, ударим мечами, ударим копьями! Зажмем их с трех сторон, чтобы не могли их выручить мощные луки, иссечем чужеядов! Доверяюсь жару ваших сердец и на силу ваших рук уповаю! Правда рассудит, сыны мы или не сыны Громовника-Перуна! С любовью начнем сечу, подкрепляя друг друга!

Бросился князь, исполненный духовного пыла, вперед, прикрываясь своим круглым багряным щитом от печенежских стрел. Бросились вослед за ним его товарищи.

И сошлись ищущие друг другу смерти мужи. Но если чего и стремились избегать степняки в бою, так это рукопашной схватки. Ибо как же им было не знать, что даже заслоненное кольчугой либо чешуями панциря хрупкое тело степняка никак не способно было противостоять русскому дородству, ежели прежде не было то истощено частыми ранами от дальнолетных стрел. Однако нестойких телом печенегов отличала нечеловеческая верткость, подобно стае ядовитых шершней разлетались они во все стороны от взмаха меча, но тут же вновь собирались воедино, чтобы направить свои каленые жала на прежние цели.

Только личный пример вождя способен поднять рать на подвиг. Но вряд ли влияние самоотверженного деяния будет сколь-нибудь долгосрочным, когда причиной его стала бы одна только рассчетливость, а не естественная радость творчества. Определил для себя князь достойного противника — выделявшегося крупным телосложением широкоплечего кряжа, уже не юношу, но мужа с сединой в черных туго переплетенных красными кожаными шнурами косах, судя по доспеху железному, а не бедняцкому войлочно-кажаному, великолепной розовой лошади [503] Розовая лошадь — светложелезистая с медным отливом. и ладно пригнанной хазарской сбруе на ней, безусловно, одному из вожаков степной стаи. Держа наперевес саженное копье с широким белым пером наконечника, Святослав, готовя себя к затяжной и многотрудной схватке, ринулся на печенега, а тот, заприметив несущуюся на него судьбу, ловчась уйти от ее удара, стремительно повернул свою розовую красавицу, но та почему-то не сделала немедленного прыжка, и правый бок печенега, прикрытый разве что кожаными ремнями, соединявшими железные пластины на груди и спине, оставался открытым целое мгновение. Но этого мгновения оказалось достаточно для того, чтобы копье Святослава успело настичь вожделенную цель. Печенег замертво повалился с коня на землю. Тотчас все русичи, кто был очевидцами этого свидетельства ратного одушевления их вождя, огласили поле криками, подобными крикам барсов, и кинулись в сечу.

Как могло сотвориться то, чтобы сей матерый степняк мог убояться Святославова копья, как получилось, что не успел ответить встречным ударом и тем самым обусловил столь скоропалительную развязку? Но у Святослава не было времени, чтобы задуматься над этим, — крылья вдохновения сочетали его с самой душой возрастающей бури.

Буря набирала силу.

Там Православ, воспаленный душевным подъемом своего вождя, забросив за спину щит с торчащими в нем пятью стрелами, выхватил из ножен, болтавшихся при бедре, меч и соединил его с вражеской саблей. Чтобы клинок меча не оказался перерублен, принимая удары на сильную его часть [504] Сильная часть меча — две нижние трети клинка; парируя удары, подставляли незаточенную нижнюю кромку клинка, а наносили их верхней. , Пересвет все ближе подбирался к супротивнику, и, выждав благоприятный момент, сжав костяную рукоять, что было силы обрушил меч на выю печенега, — срубленная голова, теряя шапку, разбросив в стороны вороные косы, поверглась наземь, а задержавшееся в седле тело, исторгающее из перерубленной алокровной жилы пунцовые струи, понес в гущу лютеющей брани ошалелый жеребец.

А вот Ольгрет в забрызганном кровью простецком шлеме, склепанном из четырех стальных лепестков, напружился, нацеливая стрелу, но меткий печенежский срезень [505] Срезень — стрела с широким режущим наконечником. шутя разорвал тетиву его лука, пестрого от берестяной оклейки. Он делает несколько скачков на коне в разные стороны, сбивая прицел столь верному стрелку, но еще одна стрела с бронебойным граненым клювом, прилетевшая совсем с другой стороны, с такой силой ударяет в шлем, что Ольгрет на какое-то время обеспамятует, и тут бронзовый кистень доканчивает дело граненой стрелы.

Точно бледно-сизый степной лунь распластав полы заячьего тулупа, больше не удерживаемые разрубленным ремнем, несется над землей десятский Могута. Единственно чекан [506] Чекан — боевой топор-молот. остался у него. Но не отчаивается Могута, — одной стороной орудия своего шеи печенежские рубит, другой — их башки расшибает. А то просто схватит вражину за что придется, стащит с лошади и ну его копытами своей сивки топтать.

А это кто с отрубленным ухом и ужасом в глазах бесславно несется прочь от обагренного кровью поля? Неужто русичь?!

Позор слабодушных и отвага отчизнолюбцев, пыл братолюбия и беспамятство неукротимого бешенства, могучие мечи, изрубленные руки, победные клики и предсмертные стоны, потоки крови, кони — каурые, вороные, буро-пегие, треск и скрип, свист стрел и стук щитов, все сплавлялось в красноречивую песнь кровавого застолья, в которой все отчетливее распознавались подголоски Карны и Жели [507] Карна и Желя — две сестры, печальные богини скорби по умершим, оплакивающие убитых воинов. .

Но не для княжеских ушей голоса чернокрылых плакальщиц. И не потому глухо к их сердцещипательному вою богатырское сердце, что не знакома ему боль, а потому, что способно оно быть выше боли. Ибо неподдельное княжество знает, что не должно скорбеть сердцу, когда свивает нить грядущего Судьба-Макошь, поскольку одна она решает, достигнет ли какой человек замышленной цели или прахом пойдут все его притязания. Так что остается мыслящему человеку, расспросив у высших сил о своем назначении, честно и прилежно претворять небесные предначертания в земную жизнь. И может ли что быть важнее для князя, нежели блюсти достаточность своего племени? Ведь с некоторых пор ни одному народу нет смысла и помышлять о праве процветания, если это право не охраняется силой оружия собственных князей.