Виталий Амутных - Русалия

Борзая сулица вонзилась в бедро Святослава, но тот выдернул копьецо из раны и воротил хозяину. Все произошло так неожиданно, что печенег не успел придумать ничего лучшего, как заслониться луком. Чермное от крови острие сулицы рассекло лук, окропив смуглое скуластое лицо красной рябостью. Решительно отшвырнул обломки оружия печенег, но тотчас в его руках возник русский меч.

Кольнув острием меча своего коня, он, ликуя, бросился навстречу еще более ликующему Святославу, несущемуся навстречу с развеселым кличем:

— Ихма-а! Люблю боготыря-а хоть и в пе-че-неге!

Словно в удалой пляске принялись супротивники кружить на конях один вокруг другого, то и дело сходясь и осыпая друг друга мощными ударами мечей и разудалым хохотом. Скоро печенег надвое расколол щит Святослава, но и русский князь вышиб из рук врага стойкий заслон. Кто знает сколько кругов протоптали витязи, сколько раз их мечи праздничным звоном подкрепляли громовой шум битвы! Уж выбивались из сил их тела, начинали изнемогать их сердца, когда услыхал Святослав рядом с собой прощальный рык умирающего Вышезара, и будто молния пронизала его. Сам обращаясь молнией, обрушился Святослав на своего зложелателя, — никогда прежде незнакомая сила преисполнила его волю, и упавший на плечо печенега меч разрубил того до пояса. Но это было… невероятно! Ведь Святослав знал, что у него просто по молодости лет не может быть потребной для такого удара телесной силы, и объяснить ее пришествие можно было разве что вмешательством горних сил. Впрочем слишком краток был миг того помышления, немедленно заслоненный рокотом неутихающей битвы.

Те, кто видят поражение своих верховодов, невольно теряют надежду на успех, и бегство начинает представляться им единственным условием будущности. Однако печенегам бежать-то было и некуда. Зажатые с трех сторон они вынуждены были принимать столь немилый им ближний бой. Впрочем даже крыса, загнанная в угол, оказывается приневолена осознать, что ей не остается ничего другого, кроме смелости. Что же говорить о людях! Если отступать некуда, то, как говорится, страх берется за оружие. Оттого-то теперь вроде бы обыкновенно пугливые степняки прямо на глазах наливались силой и дерзновенностью.

— Дайте им дорогу! Сокол! Олель! Дайте им уйти, пусть к речке дунут!

Такие наказы выкрикивал Святослав, с трудом направляя израненного стрелами очумевшего от боли Воронка в ту сторону поля, где в некотором его понижении сверкала петлистая речка. И действительно, открытый путь к отступлению — слишком высокое искушение, чтобы от него возможно было отказаться с легкостью. Когда же поддавшись соблазняющей слабости войско предастся бегству, обреченность неминуемо становится его уделом.

Расчет князя оказался верен: перемученное тяжкой сечей степное воинство, обуянное бедственной готовностью, ринулось в казавшуюся ему спасительной брешь, вдруг возникшую в неприятельском окружении. Один за другим скатывались под гору печенежские всадники, стремясь скорее кинуться в ледяную воду речки, дабы достичь пустынного и безмятежного (подумать только!) левого ее берега. Но что такое человеческие упования? Широкие твердокаменные копыта короткошеих длинных и приземистых лошадей вязли в желтой глине пойменной луговины, затопленной талыми водами. Тут-то и настигало легковерных и корыстолюбивых настоящее воздаяние. И всегда невозмутимый свет очей Суда и Судиниц [508] Суд и Судиницы — вариант имен Рода и Рожаниц Лады и Лели. , отражаемый то и дело вскипающей рекой, тысячью тысяч скользящих отблесков был прикован к фигурам сражающихся и бегущих, к их размазанным от страха или пышущим радостью лицам, этот небесный свет вспыхивал крохотными солнцами на остриях их клинков и в зерцалах глаз, рассыпался световой рябью по темным шкурам встававших на дыбы пораненных коней, зажигал высокие столпы взметенных брызг.

Когда последние уцелевшие степняки растаяли в синюшной дали, Святослав почувствовал, как странно кренится под ним Воронок, и только лишь успел соскочить с седла, как тот рухнул, где стоял, и тут же испустил дух. Князь кликнул людинов, с окончанием битвы появившихся на поле, велев им, собиравшим тела русичей и добивавшим раненых печенегов, оттащить к месту тризны и останки его коня. А сам вместе с товарищами отправился собирать то оружие, какое еще возможно было поправить.

Разве что година унеслась, как только выезжали на поле витязи, но человек измеряет время событиями, и потому, верно, не для одного Святослава в минувший срок было вложено десять таких сроков. Князь склонился над распластанным молодым печенегом с отрубленной кистью правой руки и рассеченным животом, склонился, чтобы поднять наполовину прикрытую его отстрадавшимся телом перепачканную землей и кровью усмиренную кривую хазарскую саблю, и тут ощутил нестерпимую боль в ноге. Тотчас заныло плечо. Залилась огнем голова. Но сквозь эту боль, сквозь вдруг вселившийся в уши звон и едкий туман перед глазами внимание Святослава все настойчивее призывало какое-то махонькое неопределенное синее пятно в локте от навсегда оскалившейся головы печенега. Святослав смахнул набежавшие со лба на ресницы тяжелые капли крови… Точно подарок неба средь взрытых конскими копытами комьев желто-бурой земли чудесным образом нетронутый глядел в вышину маленький цветок с лепестками цвета грозовой молнии — Перунов цветок [509] Перунов цветок — русское название некоторых видов ириса. или богиша, как его называли в этих краях — первое свидетельство неизбежной весны.

Двадцать семь молодых русских богатырей сложило голову в этом побоище, но степняков здесь полегло девять раз по двадцать и еще шесть, среди которых было сорок и два из числа отпрысков печенежских верховников. Когда русь собрала погибших своих орлов, дружина разделилась надвое: одна половина, предводительствуемая теперь чаровниками и зеленщиками [510] Зеленщик — фармацевт. , осталась присматривать за тяжелоранеными, а другая, — уложив тела на повозки (частью из числа обозных, частью взятых у поселян), потянулась в глубину степи, подобная бесконечному темному извилистому подземельному Змею-Ящеру.

Там, на самом краю небоската едва проступал на синеве небес синий холм. Туда, в серо-голубую даль полз погребальный «Ящер». Тридцать подвод с дровами тащил он на своем хвосте. И тридцать — с очеретом. Непросто было в короткий срок собрать у насельников этой местности, столь скудной древесной растительностью, необходимое количество сухого дерева. Но еще одно свалившееся затруднение оказалось куда сложнее разрешимо. Молодой волхв Прозор, сын Благодара, вот только получивший от русских мудрецов дозволение самому проводить некоторые обряды и пожелавший сопровождать дружину Святослава, оказался в числе раненых, — печенежская стрела с тяжелым наконечником, подобным долоту, предназначенная скорее для пробивания шлемов и щитов, угодила ему в бедро, с легкостью раздробив кость.