Кейт Уиггин - Ребекка с фермы «Солнечный ручей»

— Да, помню, и все же я не думала, что Аурелия так уцепится за наше предложение, — проворчала Миранда.

— Когда мы ее видели, она еще была совсем маленькая. Может быть, за это время она исправилась.

— Скорее всего, она еще больше испортилась!

— Тогда следует вернуть ее на путь истинный, и нам это поставят в заслугу, — пыталась возражать Джейн.

— На нас посмотрят как на двух дур, вот и все. Если мать не смогла сделать из нее человека, то уже никто и ничто ее не исправит.

В таком подавленном и гнетущем настроении Миранда пребывала вплоть до того дня, когда Ребекке надлежало вселиться в каменный дом.

— Если еще до ее приезда на нас свалилось столько обязанностей, то что же будет дальше? Да, про отдых придется забыть! — вздыхала Миранда, развешивая по веткам барбариса кухонные полотенца.

— Ну, Ребекка не Ребекка, а в доме-то прибраться все равно не помешает, — убеждала Джейн. — Вот только зачем так уж все выскребать и вылизывать? Приедет ребенок — и хорошо. Лучше давай сходим к Ватсону и купим все что необходимо.

— Ты не знаешь Аурелию, а я знаю, — отозвалась Миранда. — Я видела это ее хозяйство и эту ораву ребятишек, которые донашивают вещи друг за другом и никогда не знают, где зад, а где перед. Я не представляю себе, как он и будут жить дальше. Ты представляешь? Эта девчонка явится сюда не иначе как с мешком обносков, своих и чужих. Туфли Ханны, нижнее белье Джона, носки, скорее всего, Марка… Мне кажется, она в жизни не надевала на палец наперстка. Но это-то дело поправимое. Я купила отрез небеленого муслина и еще кусок грубой коричневой ткани, так что мы ее займем делом. Разумеется, у нее совсем нет привычки за собой убирать, она наверняка не знает, что такое тряпка для пыли. Для нее наш образ жизни так же непонятен, как для какой-нибудь язычницы.

— Конечно, ей поначалу будет непривычно, но она может оказаться послушнее, чем мы думаем.

— Хоть бы она не пропускала мимо ушей, что ей говорят, а уж послушание…

Миранда Сойер, как всякое живое существо, обладала сердечной мышцей, но она служила ей лишь для того, чтобы накачивать и прогонять по телу кровь. Она вообще-то была натурой честной, справедливой, совестливой, бережливой, трудолюбивой, регулярно посещала церковь и воскресную школу, занималась миссионерством, состояла в Библейском обществе. Однако, при всех этих ее хладнокровных добродетелях, нормальный человек испытывал тоску хотя бы по одному «теплому» пороку или несовершенству, ему прямо-таки мечталось, чтобы она сделала какую-нибудь промашку, потому что без этого трудно было поверить, что она живая. Образование ее ограничилось ближайшей окружной школой, а все ее желания и амбиции не простирались дальше домашнего хозяйства, фермы и сыроварни.

Что касается ее сестры Джейн, то она в свое время окончила хорошую частную школу, а потом — пансион для девиц (как, кстати, и Аурелия); в результате по прошествии лет в разговоре и манерах старшей сестры, с одной стороны, и двух младших — с другой, стала заметна определенная разница.

У Джейн было еще одно преимущество перед Мирандой: она познала печаль. Дело было не только в общей для всех утрате родителей, которые хорошо пожили на свете. В юности Джейн была обручена с молодым человеком по имени Том Картер. К сожалению, юноша ничего не имел за душой, однако со временем мог нажить состояние. Но началась война. Том попал в первый же призыв. Джейн любила его тихой любовью, больше напоминавшей дружбу. Подобное чувство питала она к своему родному краю. Однако бои, опасности, тревоги военного времени — все это пробудило чувства иного рода. Жизнь стала представляться чем-то иным, нежели круговорот готовки, шитья, мытья и хождений в церковь. Сплетни и пересуды исчезли из деревенских разговоров. Взамен пустяков явилось значимое: святая скорбь жен и матерей, муки отцов и мужей, самоотвержение и сострадание, потребность разделить общее бремя. Мужчины и женщины закалились, окрепли в дни горестей и опасностей, постигших страну, и Джейн тоже пробудилась от смутных грез юности: новые упования, новые опасения, новые цели наполнили новым содержанием ее жизнь. Затем, после года жестоких тревог, когда всякий открывал газету с чувством смятения и ужаса, пришла телеграмма с известием, что Том смертельно ранен. И Джейн, не спросив разрешения у родителей, собрала свой багаж и двинулась на юг. Она успела прибыть вовремя — чтобы держать руки Тома в часы невыносимой боли, чтобы явить ему преданное сердце примерной дочери Новой Англии, пылающее любовью и горем, и обнять его так, чтобы он чувствовал себя умирающим дома, — вот псе, что она могла, но и это было немало.

Затем она много месяцев помогала ухаживать за ранеными, делая это в память о Томе. Джейн возвратилась домой другой, новой женщиной, и, хотя с тех пор она уже больше не покидала Риверборо и все сделала, чтобы превратиться в подобие своей сестры и всех других изможденных, скаредных старых девиц Новой Англии, — это нее же была в некотором роде личина, под которой продолжал звенеть слабый отголосок ее живой, неукротимой юности. Привыкшее биться, любить и страдать, ее бедное сердце, черпая силу в воспоминаниях, упорствовало в желании сохранить жизнь чувств, творимую втайне.

— Ты мягкотелая, Джейн, — сказала ей как-то Миранда, — была и останешься мягкотелой. Если я не буду поддерживать в тебе твердость, ты вытечешь, как вода, из дома на двор.

Условленное время уже миновало, когда дилижанс мистера Коба наконец загромыхал вниз по улице.

— Где же этот почтальон? — нервно вопрошала Миранда, уже в двадцатый раз бросая взгляд на большие часы. — Что ж, я, пожалуй, все успела. Полотенце висит возле умывальника, коврик под помойное ведро подстелен… Господи, дети так портят мебель! Боюсь, через год мы просто не узнаем нашего дома.

Под влиянием находивших на Миранду тяжелых приступов озлобления Джейн становилась боязливой и подавленной. В создавшемся положении сёстры чувствовали себя по-разному: пока Миранда отчаивалась, что они не вынесут присутствия в доме Ребекки, Джейн тревожилась, как бы Ребекка не сбежала из дому, не приняв их с Мирандой. Эта мысль так поразила Джейн, что она поднялась в комнату Ребекки, поставила на письменный стол вазу с веткой цветущей яблони и положила рядом красную подушечку для булавок.

Когда дилижанс, прогрохотав, встал у бокового крыльца кирпичного дома, мистер Коб спрыгнул со своего сиденья и подал Ребекке руку — точь-в-точь как подают знатной даме. Девочка вышла из дилижанса, опасливо огляделась кругом, вложила в руку тете Миранде охапку увядшей сирени и поприветствовала ее. Тетя Миранда в ответ… нет, мы не решились бы сказать, что она поцеловала Ребекку, ибо возведем клевету на этот прекрасный знак человеческого внимания.