Н. Северин - Перед разгромом

Что же касается до строгости Анны Потоцкой к дворской молодежи обоего пола (в замке за малейшую провинность секли на ковре не только комнатных дворян, но и дворянок), то осуждать ее за это могли только ветрогоны, нахватавшиеся вольнодумства у французов, а отнюдь не здравомыслящие люди, понимавшие, что, если не держать молодежь в строгости, то из нее ничего путного не выйдет. Зато ясновельможная, не щадя ни денег, ни хлопот, заботилась о судьбе тех из доверенных ей юношей и юниц, которым удавалось благополучно окончить воспитание под ее попечением, и не лишала даже их детей своего могущественного покровительства.

Осуждали ее также за суровое обращение с родными детьми: своего единственного сына и наследника огромного состояния Щенсных-Потоцких, Станислава, она продолжала держать, как ребенка, невзирая на то, что ему уже минуло пятнадцать лет и что его сверстники уже кутили и ухаживали за женщинами. Рассказывали, что как он, так и сестры его, боятся матери, как огня, бледнеют, предчувствуя беду, когда она присылает за ними. Но мало ли что говорят про таких личностей, как пани Анна, которая по своему положению у всех на виду и возбуждает всеобщую зависть! Эти россказни никому не мешали с нетерпением ждать приглашения в замок воеводы и проводить в нем время наиприятнейшим образом.

Здесь еще потому было приятно, что хозяева никого не стесняли. Представив дворской молодежи занимать гостей, сам воевода, приземистый среднего роста человек, с добрыми темными глазами и приятной улыбкой, сидел со своими близкими приятелями на своей половине, а его супруга — со своими приятельницами в противоположном конце замка, рядом с зимним садом, особенно красивым вечером, когда он освещался разноцветными фонариками. Здесь, в полукруглом будуаре, обитом французским голубым штофом, расположились на мягких софах и кушетках в элегантных дезабилье те дамы, которых хозяйка удостаивала своей дружбою.

Таких было немного. Чтобы удостоиться этой чести, надо было не только обладать громким именем и крупным состоянием, но и состоять при каком-нибудь дворе и числиться кавалерственной дамой царствующей императрицы или по крайней мере королевы.

Те три дамы, что полулежали в глубине будуара, лакомясь фруктами и вдыхая в себя нежный аромат срезанных цветов в хрустальных и фарфоровых вазах, вполне отвечали этим условиям: одна была женой графа Поцея, влиятельного вождя оппозиционной королю партии, другая — супруга стражника Оссолинского, близкая родственница знаменитого Карла Радзивилла, в то время проживавшего, как бы в ссылке, в Дрездене, и, наконец, пани Мнишек, как и обе первые, старинного рода, игравшая деятельную роль в интригах, раздиравших ее отечество, и бывшая в молодости близкой приятельницей пани Анны.

Вертелся также здесь один из черных людей, без которых ни один польский дом не мог обойтись, но этот был такой миниатюрный, хорошенький и забавный, что относиться серьезно к его духовному сану было трудно, а стесняться его присутствием никому и в голову не приходило.

Когда несколько лет тому назад его привезли сюда из Италии, к дяде его, тульчинскому капеллану, в черненькой поношенной семинарской сутане, кто-то в шутку прозвал его аббатиком, и эта кличка осталась за ним. Его поместили к иезуитам, где он блестяще окончил курс наук и удостоился тонзуры, которую в виде беленького круглого пятнышка можно было с трудом усмотреть на маковке промеж его густых кудрей; он носил теперь прекрасно сшитые и ловко охватывающие стан сутаны из тончайшего черного атласистого сукна, белоснежные rabat [4] Брыжи. и широкие шелковые пояса, но его продолжали называть аббатиком; так мало изменился он с тех пор как ему была дана эта кличка. Он только немножко подрос, но лицо его оставалось таким же детским, розовым и нежным, как и раньше, так же прижимался он ласковым котенком к женским юбкам, так же умильно всем смотрел в глаза, в ожидании ласки нежных надушенных ручек, от прикосновения которых он блаженно щурился, как кот на солнце.

Все в замке любили его, — и молодые, и старые, всем он был нужен, и все по мере сил и возможности баловали его и заботились о его благополучии, начиная от пани кастелянши, не забывавшей припрятать ему лакомый кусочек, и кончая влиятельными приятельницами пани Анны, деятельно хлопотавшими о доставлении ему хорошего места при какой-нибудь частной капелле, с которого ему легко было бы подняться по иерархическим ступеням до епископства и — кто знает? — может быть, выше.

А пока им забавлялись, как интересной игрушкой, не подозревая в нем ни лукавства, ни хитрости, а еще менее критических способностей и проницательности. Его ясновельможные покровительницы расхохотались бы, если бы им сказали, что аббатик себе на уме, знает жизнь не хуже их, если не лучше, всех их презирает, втихомолку подсмеивается над их слабостями и вполне сочувствует своему соотечественнику, папскому нунцию, который в своем докладе его святейшеству называл польскую нацию «la traviata ed imbécile nazione» [5] Заблудшаяся и тупоумная нация. .

Аббатик никого не любил и не уважал в приютившей и облагодетельствовавшей его семье, чувствовал себя здесь чужим, как и в первый день своего приезда, не мог простить родителям, что они прислали его учиться сюда, а не в Болонью или в Лион, и об одном только мечтал: пристроиться куда-нибудь подальше от клонившейся к упадку страны с разлагающимся обществом, для которого возрождение невозможно.

Ну а пока почему не пользоваться тем приятным, что и здесь есть: ласками женщин, между которыми были и молодые, и красивые, деликатным изысканным столом и тому подобными утехами, которыми во всяком случае пренебрегать не следует. Для этого надо было только как можно дольше притворяться невинным и наивным ребенком, без ума влюбленным в каждую из богатых знатных пани, помешанных на танцах, нарядах, любовных и политических интригах, а в этом аббат Джорджио, по прозванию «аббатик», не находил ничего ни мудреного, ни неприятного.

Приятельницы пани Анны находились в своем обществе и без стеснения разговаривали между собою о придворных интригах, о новой любовнице короля, о шансах того или другого претендента на престол, при деятельно готовящейся конфедерации и государственном перевороте, в организации которых принимали участие важнейшие фамилии Речи Посполитой — Чарторыских, Ржевусских, Браницких, и всеобщий любимец нации Карл Радзивилл, а также, разумеется, и духовенство в лице референдариев, епископов и всей черной армии орденов, действующей по указаниям, получаемым непосредственно из Рима.

Сама пани Анна, всегда сдержанная, в тот день была молчаливее обыкновенного и не принимала участия в разговоре своих приятельниц. Она сидела от них поодаль, у двери, растворенной на балкон, и разматывала со своей любимицей Юльянией Розальской моток красного шелк для пелены, которую она вышивала в свою часовню, и лишь по временам загадочно улыбалась россказням своих гостей.