Ольга Саранина - Посол

— Куда ее дели?

— Так в лесу же она, — меркитка была бледна, но говорила толково, не путалась.

— Ну, ты живи пока, — бросил Бельгутай.

Посланные люди вернулись ни с чем. Стемнело. Пока их не было, Бельгутай перебил все поселение, триста человек. В живых оставили только пожилую меркитку и ее семью. Меркитка прожила еще несколько дней, пока мать Бельгутая пытались найти. Это было бессмысленно.

— Как ее убили? — спросил он у меркитки.

— Что ты говоришь, господин, жива твоя мать, не говори так о живых, — забормотала, отмахиваясь, меркитка. Это были ее последние слова.

Вечером, когда все, кроме Бельгутая, вернулись к себе, был устроен пир. Участники похода хвастались подвигами и добычей. То и дело слышалось: «…я смотрю… а он-то… ну, тогда я его…».

Борте улыбалась, глядя в огонь. Она думала: что хуже — бросить ее тогда или вернуть сейчас?

— Послушай-ка, Борте, — сказал Темучжин. — Послушай, что тебе споют.

Он позвал двух участников набега, которые успели сложить песенку о бесславном бегстве Чильгира:

— Как пес, скулил! Бежал, куда глаза глядят. Он и не рад был, что на свет родился.

— Куда таким нашу Борте завоевывать!

— Подавился таким куском!

Борте еще по дороге домой слышала, как Темучжину доложили, что Чильгир убит, и что перед смертью он убил нескольких монголов. Она тогда сделала вид, что дремлет. Не хотела, чтобы видели ее глаза.

Темучжин думал порадовать Борте песней, но заметил, что ей это не нравится. Чтобы не напоминать жене лишний раз о неприятностях, он отослал певцов.

— Вот как все хорошо получилось, да? Как хорошо! — говорила Хоахчин Борте. Она предпочитала никак не оценивать произошедшее между Чильгиром и молодой госпожой. Ну и что, мужчина и женщина, подумаешь. Что удивляться, весь мир на этом держится. Хоахчин никогда потом не говорила об этом, ни с Оэлун, ни с кем-либо еще. Не злой был Чильгир. Если уж попадать в плен, то к таким. Нет, плохого ничего не скажешь. Что делать, это не в нашей власти. Захватили, и все. Наша судьба такая. А так — нет, не злой.

Пока Темучжин был в походе, Оэлун все время вспоминала смерть Есугая. Она гнала эти мысли, но перед глазами у нее была его смерть, неожиданное возвращение и смерть.

Говорят, его отравили татары. Привело же Небо встретить их по дороге от родных! У них был какой-то праздник, отказаться было нельзя. А может, это только разговоры…

Как доехал до дому, как еще в седле держался все эти дни? Знал, что если упадет, то уже не поднимется, ехал в забытьи, и все мерещилась ему звездная дорога впереди, та, по которой он ехал, она одновременно была и степью, его родными местами, и дорогой среди звезд. Только перед ним было светло (но и звезды почему-то тоже пробивались), а по краям дорога темнела, клубилась, и раздавался тонкий еле слышный звон. Но не было бубенчиков ни на сбруе, ни на одежде Есугая. Он все пытался понять, откуда этот звук, старался вслушаться, ему казалось, что это сейчас самое главное. Он так и не смог объяснить этого Оэлун, она так и не разобрала его слова — там… что это… откуда… — О чем это он? О чем шепчет посеревший Есугай, куда собирается он уйти, зачем он от нее уходит? У нас еще дети не выросли, эй, Есугай, у нас еще старший не женился. И прибежала вторая жена Есугая, и давай кричать — что ты делаешь, Есугай-баатур, духи не ждут тебя, ты им не нужен, ты нам нужен, твоей семье, тебя ждет наш сын, маленький Бельгутай. Но Есугай больше никого не слышал. Все более четким становилось позвякивание непонятно откуда взявшихся бубенчиков. Он разбирал звуки все лучше и лучше, пока не ушел туда, куда они звали.

Оэлун довелось узнать, что в настоящей беде, в настоящем горе люди обязательно бросят. Помогут, когда все неплохо, и то — в какой-нибудь мелочи помогут. Юрту поставить. Займут овцу, инструмент — да. Принять странника — примут, накормят, в дорогу дадут коня, еды, вещи, какие нужны. Святое дело.

Но у вдовы с пятью детьми, только мужа схоронившей, скот угнать — это то, что случится обязательно, это уж само собой.

Оэлун иногда думала — а если бы у нее был один сын, они тоже так поступили бы? Ей казалось, что нет. Что с одним ребенком она как бы человек, как бы живая, и ей положено помогать. А с пятью — понятно, что не вытянет; сегодня они перемрут или через год, конец один, так почему не взять, что плохо лежит?

И когда в день поминовения родных люди ее улуса, собранного покойным Есугаем, не дождались Оэлун, без нее справили все положенные ритуалы, она только от усталости не смогла сдержать слова укора. Ну, и не удивилась тому, что ей ответили — ей, мол, и того не положено, что с земли подберет. Так, все так — молчать надо, да жить как-нибудь. Вот только сыновья подрастут, да все как-нибудь и сложится. Когда-нибудь обязательно отомстят за эту обиду. В конце концов, разве не знатного рода был ее муж Есугай? Разве судьба не привела ее к нему? И дети, значит, вырастут, пусть и без отца. Небо не может оставить их. Поэтому не надо вспоминать обиды сейчас, когда ничем горю не поможешь. Будет время и об обидах вспомнить, только это будет время сытое, спокойное, славное время сыновей Есугая. Тогда и поговорим. А сейчас — нет, все правда, не надо было ей обижаться. Сейчас еще рано. Сейчас пока просто будем жить: есть, что сможем найти, быть приветливыми со всеми, как и полагается. И будем любить друг друга и заботиться друг о друге. Ведь у нас сейчас одни друзья остались — наши тени.

Поэтому Оэлун перестала ждать помощи. Что есть — тем и проживем.

Она не держала зла ни на кого, просто сил на это не было. Да и глупо это — думать о том, что уже совершилось, когда есть столько необходимого, что надо переделать. Теперь, оглядываясь назад, она и сама не понимала, как ей удалось выжить, перетерпеть все это. Небо помогало, это так. Иначе как удалось вырастить детей почти на одной траве, как прямо коней каких-то. И корни сараны годились, и черемуха, и дикие яблоки. Только будешь ли этим сыт… Нет, мясо тоже было — все, какое можно добыть в степи: суслики, сурки-тарбаганы, все в дело шло. Жаворонки. Рыбу мальчишки ловили.

Она должна была вырастить их. Да и сама не хотела умирать раньше срока, раньше, чем поставит их на ноги.

…Вот она и увидела своего старшего в славе. Увидела, как спешат помочь ему сильные соседи, которые совсем недавно и не вспомнили бы, кто такой Темучжин, сын Есугая. Увидела, как он вернул свою красавицу Борте. Вот Небо и смилостивилось над ней, наконец.

Поэтому она не могла не принять сироту, которого ей привезли из похода на меркитов. Через несколько лет еще и еще. Матушке Оэлун привозили оборванных мальчуганов лет пяти, испуганных, чумазых, в изодранной богатой одежде. Они должны были вырасти, чтобы славить ее имя, а не проклинать имя ее сына, который оставил их без родителей. Таких приемных сыновей у нее было пятеро.