Наталья Иртенина - Шапка Мономаха

– Велика моя любовь к Федору, – заверил чернец, – оттого и прошу у тебя великой немилости для него. Ибо муками и терпением монах очищается. Не медли, князь, чтобы не опоздать тебе! И призови меня, если понадоблюсь.

Сказав это, он спиной попятился к двери и скрылся за ней.

– А… – опомнился Мстислав, желая остановить чернеца, но того уже и след простыл. Выглянув в сени, тысяцкий увидел только скучающего гридина.

– Догони, – велел боярин.

– Кого? – отрок подавил зевоту.

– Чернеца, что вышел сейчас.

– После девок и песельников никто не выходил, – лениво отоврался гридин.

Тысяцкий плюнул, решив, что отрок спал стоймя, и вернулся в клеть.

– А хорошо, Наслав Коснячич, что ты пошел с этим делом ко мне, а не к отцу, – вдумчиво заглядывая на дно опустевшей золотой чаши, сказал Мстислав. – Отцу нынче не до того. Ему теперь послы от заратившихся сродников досаждают.

– Святополк Изяславич нынче б и не решился тревожить феодосьевых чернецов, когда Мономах требует от него милости к монастырскому игумену. – Боярин налил в чашу Мстислава вина. Отыскал чистый сосуд для себя, наполнил до краев. Жадно выпил, томимый духотой и нетерпением. – Чернец же посоветовал не медлить. И прав он. Сейчас затишье, князья пересылаются мужами, уряжаются. А вдруг передумает Мономах со Святославичами? Князь Святополк нравом переменчив, может и лягнуть их послов, как брыкливая кобыла. Кто тогда окажется на киевском столе, и слепому с глухим ясно. Тогда не добраться нам до чернецов. Нынче же надо ехать за этим Федором.

– Опасно выезжать из Киева, – засомневался Мстислав. – Небось, всюду рыщут сторожи. Донесут Мономаху, что к монастырю идет дружина.

– Мономах любит молиться в монастырях. Возлюби и ты, князь, – лукаво ответил тысяцкий. – С богомольцев нет спросу. – И напомнил: – Только не забудь, князь, кто поведал тебе об этом сокровище и привел чернеца.

– Твоя часть от тебя не уйдет, Коснячич.

Мстислав вынул из волос гребень, оставленный холопкой, и бросил на пол.

…Рано утром, когда на снегу еще лежали синие тени, в совершенном безмолвии от Киева к Печерскому монастырю рысью двигался конно-оружный отряд в сотню воинов. Мстислав Святополчич снарядился словно на большую охоту или на малую рать. Едва солнце заблистало алым светом на вздетом под мятелем доспехе князя, дружина постучалась рукоятями мечей в ворота обители. Привратника, извещенного о княжьем богомолье и испуганно отворившего, смели в сторону. Не слезая с коней, наводнили монастырский двор, хозяйским оком оглядывали строения. Князь показал рукавицей на вратарника. Устрашенного нашествием монаха подняли из сугроба, тряхнули:

– Показывай, где найти чернеца Федора, который тут юродствует.

– Там. – Привратник замахал на кельи, но ничего больше вымолвить от волнения не мог.

Кмети взяли его поводырем, вышибли дверь указанного жила и вынесли под руки схимника. С десяток монахов, сбежавшихся отовсюду, беспокойно выспрашивали, за какой надобностью или за какую вину схватили брата.

– Донесли, будто он чудеса творит, – скаля зубы, объяснил один из дружинников. – Князь поглядеть желает.

Федора посадили в седло свободного коня и, окружив плотным кольцом, вывезли на дорогу.

– Да расточатся ревнующие лукавому веку сему и ожидающие прихода лжепророков, творящих чудеса именем сатаны … – вполголоса молился похищенный чернец.

Мстислав Святополчич хлестнул своего жеребца, торопясь назад в Киев. Но ни единой неприятельской сторожи дружина так и не встретила.

19

Таясь от великого князя и его бояр, особенно же от вдовой княгини Гертруды и ее челяди, дружинники молодого князя скрытно ввели чернеца в хоромы. Сын Святополка, князь туровский, оказавшись наездом в Киеве, занимал отдельный терем, один из трех великокняжеских, что окружали Бабин торг. Что происходило в одном, через холопов и дворских отроков быстро становилось известно в других. Но время было и впрямь удачное для тайного промысла: Святополка Изяславича одолевали иные думы, и потехи сына его не заботили. Княгиня же Гертруда пренебрегала внуком, рожденным от холопки, и не считала его способным на что-то большее, нежели пьянство, блуд и воинские забавы.

К схимнику Мстислав приступил ласково. Федора поместили за стол, полный яств, напротив князя. Через отверстия-слухи из соседней клети лились мягкие звуки гуслей. По обе стороны стола сели лучшие мужи. Бесшумно сновали холопы, наполняя чаши и блюда.

– Пошто не ешь ничего и не пьешь, отче? – озаботился Мстислав, заметив окаменелую неподвижность монаха, чье лицо вполовину было скрыто под клобуком. – Как будто бы нет нынче поста?

– В неволе и бессловесные твари не берут корма, князь, – произнес чернец. – В своей келье мне сухая корка сладка, а в твоих хоромах и мед горек.

– Не неволю я тебя, отче. Хочу говорить с тобой, а пригоже ли князю сидеть в убогой и холодной монашьей клети? Сам-то подумай. Не ты мне честь оказал, а я тебе.

– Чего же ты от меня, убогого, хочешь?

Мстислав допил пиво, зычно рыгнул, обтер жирные от мяса руки о холопью рубаху.

– Поведай нам, отче, правда ли, что ты нашел в пещере, где жил, некое сокровище?

– Вон оно что, – молвил чернец и перекрестился. – То правда, князь. Некогда меня искушал хитрый бес, внушая помыслы о богатстве. Он же много раз приходил ко мне во сне в облике светлого ангела и показывал место, где зарыто сокровище. Раскопав то место, я обрел множество злата и сребра…

– Где оно теперь? – жадно спросил Мстислав.

– Не знаю, – беспечно ответил монах. – С помощью монастырской братии я уразумел, что был прельщен дьяволом. С тех пор я укрепился на врага и узнал его пронырство. Господь не допустил, чтобы я стал рабом бесов, и по молитвам моим избавил меня от недуга сребролюбия. Найденное богатство я закопал, а где не помню.

Мстислав и княжи мужи со смехом подивились небывальщине.

– Так не бывает, отче, – убеждал чернеца князь, ловя пальцами на блюде скользкие грибы. – Ты еще не стар годами, чтоб забыть, где схоронил столько добра. Сколько там было? Больше ли, чем вмещает вон тот ларь?

Мстислав кивнул на большую скрыню при дверях трапезной – в сажень длиной и три локтя высотой. Схимник на ларь не оглянулся.

– Золота и серебра в том кладе было бесчисленное множество, князь, а ларями я его не мерил.

– Откуда взялся столь великий клад под монастырем? – с сомнением спросил один из бояр.

– Может, знаешь, отче, кем, по слухам, зарыто богатство? – осведомился князь.

– Знаю, и не по слухам, а по писаному. В житии блаженного Антония о том кладе сказано, что оставили его варяги. Оттого и пещера зовется варяжской, а сосуды в кладе были латынские.