Михаил Садовяну - Братья Ждер

— О чем ты задумался, честной конюший? — осведомился все так же мягко преподобный Амфилохие.

— Думаю, зачем мы понадобились государю, — пробормотал старик.

Архимандрит, продолжая улыбаться, устремил на него пронзительный взгляд.

— Не о том твои думы, честной конюший Маноле.

— Что ж, признаться, думаю о заботах нашего государя, — ответил старик.

Архимандрит благословил его.

— Блажен муж, уста коего не ведают лукавства, — сказано в псалтыри. Ты вот, почтенный конюший, грамоте не разумеешь, а в душах хорошо читаешь. Давно князьям указано: тот, кто хочет возвыситься над другими, должен быть слугою всех. Простой люд Византии считал, что царь только и делает, что ест и спит. А бояре наши, хоть и не лишены ума, полагают, что государь ненавидит их. Верна пословица: ласковое слово и кость переломит. Однако повелителям, помимо сладкой речи, и меч дан.

Симион Ждер тряхнул головой, заставляя себя прислушаться к разговору. «Больно уж замысловаты речи мудрецов», — думал он.

«Значит, государю нужна наша служба», — решил Ионуц, слушая все более внимательно.

Старый Ждер снова заговорил:

— Все послушны повелениям государя. Это все видят.

— Каким повелениям? — спросил архимандрит, поворачиваясь в сторону конюшего, чтобы лучше расслышать.

— Государь утвердил порядок в нашей земле, — продолжал конюший. — Каждый живет в мире, на своем месте. Разбойники казнены, дороги очищены, Купцы не терпят более урона, сановники поубавили жиру, ибо настала пора трудиться. Князь распорядился, чтобы в каждом селении был пруд и на том пруду — мельница. И не единой деревенской общине не позволено обходиться без божьего храма. И еще положено каждой общине завести пасеку, чтоб люди учились работать у пчел и собирали воск для церковных свечей. Так что государь может быть доволен.

— Истинно так, — вздохнул архимандрит. — И справедливо можно сказать ему: «Получай, государь, от дел твоих».

«К чему он клонит, этот поп?» — недоумевал конюший Маноле.

Монах некоторое время молчал. Затем отошел в сторону, чтобы не заслонять лик распятого Христа, озаренный лампадой.

— Истинно говорю тебе, старче, — шепнул он. — Не единым хлебом жив человек.

И обвел всех трех Ждеров горячим увлажненным взором. Казалось, он пытался проникнуть взглядом в их сердца.

— Но знаю, поймете ли вы то, что хочу сказать, — продолжал он погромче. — Неужто господь воплотился и приял смерть на кресте ради того, чтоб мы набивали себе чрево? Зачем же тогда пожертвовал собою царь небесный? Или вы не слышали, что Иерусалим осквернен измаильтянами? Что Царьград попирают агаряне? Не стало христианских храмов. Из золота святых чаш турецкие котельщики в Казанжилар-Чаршы отчеканили поганый нужник для мерзостных потребностей Мехмет-султана. Горе горькое! Некий солунский мудрец предрек, что сбудутся слова Апокалипсиса: «По пришествии времени антихристова люди искать будут смерти и не найдут ее». И еще доказал солунский мудрец, что в имени Мехмета сокрыто антихристово число. И все те годы, — когда он появился на свет и когда повел свои войны и захватил Царьград, — все они выводятся из этого числа. А число сие шестьсот шестьдесят шесть, что означает — отвергающий мир, веру и закон. Дьявол похваляется, оскверняя слово, о коем Иоанн Богослов говорил, что оно — бог. Неужто же мы теперь, когда князь Штефан установил порядок в сей земле и собрал крепкое воинство, будем нагуливать жир и нежиться в своих норах, точно бессловесные твари? Вот чего не уразумели иные бояре, — из тех, что втайне ропщут на государя, не уразумели в его установлениях господней воли. Князь сам постиг ее сердцем своим. Стало быть, господь избрал его своим воином.

Ионуц Черный почувствовал себя совсем маленьким и проглотил слезы. Старик и старший его сын держались крепче, слушали, стиснув зубы, но душа их объята была великим трепетом.

Преподобный Амфилохие горестно поник седой головой, сжимая высохшие руки с тонкими, словно хворостинки, пальцами. Он как будто уже никого не хотел убеждать; казалось, отчаяние охватило его.

— Уж лучше б звездам никогда не отметить часа моего рождения, — шепнул он, словно говорил с самим собой. — Я, смиренный инок Амфилохие, знал некогда Царьградскую твердыню, светоч мира, и учился при старом дворце царей во Влахерне и при святой патриархии. Любовался чудесами света — царскими храмами — и доныне не могу забыть их. Я оплакивал в святых обителях с иноческой братией гроб господень, поруганный в Иерусалиме язычниками, и мечтал о новых избавителях, подобных тем, что были прежде. Ведь некогда поднялись защитники креста и неудержимым потоком хлынули на Восток. Они встали под знамена царей и осадили Антиохию. И там, в Антиохии, обнаружили в земле тот самый крест, на котором был распят господь наш Христос. Подняв сей крест, рати христианские исполнились божьей силой и разметали измаильтян. И показались тогда в облаках архангелы с трубами, грозно указывая в сторону Иерусалима. Тогда христианское воинство освободило гроб господень. Но затем, предавшись мирским утехам, все позабыли о том, что им следовало помнить каждое мгновение жизни своей. И князья, и простой люд поддались плотским вожделениям, забыв свои обеты. Из-за бесовских козней снова пали Иерусалим и все взятые крепости. Более того, язычники разрушили Царьградскую твердыню.

Трижды великие бедствия обрушивались на христианские народы, дабы они вспомнили наконец истину. Первым бедствием было нашествие Чингис-хана, ополчившегося на нас и на веру Христову. У беса обличья разные и имена разные. Татарские полчища хлынули на нашу землю и поднялись в горы до тех мест, где была отчина древних воевод. Устрашились князья и испросили совета у воинов ордена Иоаннитов — немецких рыцарей-монахов, защищавших эти края. Тогда-то и спустились с гор на равнины князья, дав крестное целование — стать защитниками веры.

В лихую годину еще больше очерствели души людей. Христиане поднялись против христиан. Но теперь господу угодно стало, чтобы вражда прекратилась и христиане вспомнили о гробе господнем и о твердыне византийских императоров. И вот как в плавильной печи отделяется от примесей золото и серебро, так и в душе господаря, очистившейся от суетных стремлений, осталась лишь добрая мысль. Блага жизни ничто, дым. Князь Штефан хочет служить Истине, то есть Христу.

Монах всхлипнул, не скрывая слез, словно был один в часовне. Затем стал усердно бить поклоны перед иконой, стуча лбом о пол. Наконец замер, стоя на коленях.

Ждеры не смели шелохнуться.

Солнечный свет померк в проеме окна — туча заслонила солнце. В келье стало темно. Симион Ждер вздрогнул: на левой створке складня по лицу богородицы текли слезы. Младенец на ее руках улыбался, а пречистая дева плакала. В глубоком смущении Симион украдкой взглянул на отца и брата. В то же мгновенье и они увидели слезы богородицы и оробели. Переглянувшись, они вперили взор в икону. В это время солнце вновь засияло за окном. Лик святой девы был теперь светел и покоен.