Михаил Садовяну - Братья Ждер

Кэлиманы протерли глаза.

— Поняли?

— Поняли, конюший, — ответил, зевнув, Самойлэ Кэлиман.

Они достали притороченные к седлам чеканы, похожие скорее на топоры.

Постельничий вытащил кривую саблю левантинской работы. С таким же оружием приблизился к своему хозяину и Григоре Дода. Эти сабли, отливавшие синим блеском, Ждер считал самым опасным оружием из всех, какие бывают на свете. Он видел, как одним ударом такой саблей сносят голову и разрубают тело пополам.

— А мне моя сабля досталась еще в детстве, — объяснил он постельничему. — Она слишком легка, однако Ботезату умеет хорошо ее наточить. И ею мне удобнее колоть.

У татарина тоже была сабля. Но, по своему обыкновению, он держал наготове в левой руке тяжелый острый нож, который умел бросать с редкостной меткостью.

Едва успели они построить защиту, как появились те, кто охотился за ними. Всадники стремительно мчались, взметая клубы пыли.

Сколько их? Ночь была уже на исходе, и Ждер, сдерживая дрожь, пытался сосчитать врагов и узнать, с кем имеет дело. Он полагал, что собственных сил у них достаточно. Только нужно без промедления ввести в бой обоих Кэлиманов.

Что он успел им сказать, что крикнул, как тронул с места и повел за собой, — постельничий не мог бы описать, ибо все произошло в один миг. Кэлиманы спрыгнули с коней, и каждый успел дважды ударить тех, кто ринулся на них. Трое из числа нападавших упали. Пятеро быстро спешились, кони их поскакали к лесу, а сами они, сверкая длинными саблями, двинулись вперед. Это были крепкие люди. Ими командовал высокий, плечистый мужчина с хриплым голосом, выдававшим человека уже немолодого. Ионуц снял с коней по очереди обеих женщин и поставил их между собой и постельничим. Валашские кони не испугались. Они отошли в сторону и принялись щипать траву.

Бой шел без криков и злобного гиканья. Слышались только грозные и хриплые приказы старого воина. Ждер пытался вспомнить, где он слышал этот голос. Соблюдая осторожность, он начал атаковать и ранил двух неприятелей, — тех, кто осмелился слишком выдвинуться вперед.

Когда вражеский предводитель издал резкий и пронзительный крик, Григоре Дода неожиданно выпрямился. Он ответил лишь одним словом, будто этот крик относился к нему, и, метнувшись, словно барс, наотмашь нанес удар своей кривой саблей. Она сверкнула, как нарождающийся молодой месяц. Глава нападавших вскрикнул и что-то попытался сказать заплетающимся языком. Ждер набросился на него с другой стороны и подмял под себя. Сильный удар нанес и постельничий. Оставшиеся два беглеца скрылись в лесу, пытаясь разыскать в темноте своих лошадей. Снизу, со стороны Кристешть, слышались возгласы. Это вел подмогу тот горец, что успел криком своим предостеречь наших путников.

Старый воин, которого прижимали к земле Ждер и Григоре Дода, хрипел и харкал кровью. Он с трудом произнес несколько слов и опять захаркал кровью.

— Так ведь это Атанасий Албанец! — разглядев его, воскликнул с удивлением Ждер.

Атанасий, старый воин, когда-то носивший на руках Алексэндрела-водэ, бился в железных руках Ионуца Черного.

— Скажи, Атанасий, чего ты здесь ищешь и кому ты служишь?

— Мне нечего сказать, — прохрипел Атанасий, — отпустите меня, дайте уйти, я ничего не хочу от вас.

— Атанасий, ты в наших руках, и мы отвезем тебя к господарю, перед ним ты и будешь держать ответ.

— Не надо, не везите меня к господарю, — взмолился Атанасий и, ослабев, повалился на бок.

Ждер разжал руки. Атанасий собрал остатки сил, пытаясь подняться. Тотчас Григоре Дода ударил его по лбу рукояткой сабли.

— Не убивай его, Дода, — сказал постельничий, обернувшись к своему товарищу. — Знаю, конюший, что ты хочешь у него выведать. Спрашивай и приказывай. Пусть он тебе скажет, кому он служит, кто послал его на это дело.

Старый воин молчал, зажимая рот правой рукой и широко открытыми глазами глядя на обоих бояр. В это время подоспела подмога с развилки тимишских дорог, и Ждер с радостью увидел отца Никодима, который поспешил к раненому и склонился над ним.

— Отец Никодим, — крикнул вдруг Ионуц, — исповедуй его и отпусти ему грехи, пусть он умрет спокойно.

Атанасий Албанец открыл глаза и, казалось, успокоился.

— Я исповедуюсь, — проговорил он хриплым голосом, — я признаюсь, лишь бы его преподобие отпустил мне грехи. Но обещайте, бояре, поклянитесь жизнью своей и святым причастием, что не оставите меня валяться на дороге и не потащите мертвого на суд господаря. Поклянитесь мне в этом, и я все скажу как на духу.

— Ты должен сказать, кто тебя послал на это дело, — повторил Ждер.

— Исповедуюсь и назову. Мне повелели напасть на стражу, а княгинь Раду-водэ увезти в Пынгэрацский монастырь н передать обоих настоятельнице, не причинив им ни малейшего вреда. Тех же, кто будет с ними, изранить, но не лишать их жизни, таков был приказ. Наймиты, которые были со мной, всего лишь бездомные негодяи, они ничего не знали. Только мне все было известно.

— Чей был приказ?

— Поклянитесь, что исполните мою просьбу, и я исповедуюсь перед смертью. У меня нет никого на свете, я был и остался одиноким, верой и правдой служил господарю. Я ни о чем не молю, кроме одного, — не ведите меня к нему. А когда я умру, похороните меня и забудьте то место, где я умер и где моя могила. Поклянитесь в этом, и я исповедуюсь. И тогда вы поймете мою мольбу. У меня ведь тоже есть душа. Не покрывайте имя мое позором, не предавайте память обо мне проклятию.

— Слушай, Атанасий, — мягко проговорил Ждер, — клянусь перед богом и перед богоматерью, что поступлю так, как ты сказал. А ежели не сделаю этого, то пусть душа моя пойдет в ад и будет там рядом с душой Иуды. Так назови же имя. Хотя мы и так его знаем.

— Я назову его только монаху.

— Назови.

— И после этого вы предадите мой прах земле?

— Предадим твой прах земле и будем поминать тебя сорок дней, Атанасий.

— Поминать этого осиротевшего, одинокого воина доверьте мне, — произнес отец Никодим, положив руку на голову умирающего.

Потом он приложил ухо к губам Атанасия и выслушал его исповедь. Хриплым, чуть слышным голосом умирающий назвал того, кто послал его на злодеяние.

— А теперь вы исполните то, о чем я вас молю? — прерывающимся голосом спросил он.

— Исполним.

— И пусть господарь никогда не узнает ни то, что я совершил, ни то место, где буду спать до вечного воскресения, когда владыка небесный простит мне мои грехи.

— Да будет так, — благословил его монах.

Атанасий Албанец выждал мгновение, собираясь с духом. Потом повернулся, приставил к груди нож, который крепко сжимал в левой руке, и вонзил клинок в сердце. Тело его содрогнулось в последний раз; кровь хлынула на пыльную дорогу и унесла с собою жизнь.