Михаил Садовяну - Братья Ждер

Я узнал, что по повелению господаря через несколько дней сюда прибудет его сын Алексэндрел-водэ. Но прежде, чем прибудет Алексэндрел-водэ, я умчусь, не оставив следа, подобно перелетной птице, в далекий путь, в глубокой тайне от всех, кроме отца архимандрита Амфилохие.

И тут еще один светлячок воспоминаний загорелся в памяти. К чему — неизвестно, — быть может, пойму позже.

Однажды осенью к нам в Тимиш, в ту пору, когда я был еще мальчишкой и только начинал ходить на охоту вместе с батюшкой, прибыл боярин из Сучавского края, не помню теперь, как его звали. Он был уже не молод; носил похожую на метлу седую бороду, а силища и голос у него были неимоверные. Мы с восхищением смотрели, как он пьет вино (он был известным бражником), и слушали, как он рассказывал разные небылицы. Боярин тот спал в комнате батюшки, там же спал и я. Я, по малолетству, уходил спать пораньше — кланялся старшим, молился, ложился, и матушка осеняла меня крестным знамением на сон грядущий. Батюшка и боярин, хотя и уставали на охоте, да разомлеют, бывало, от угощения, шли отдыхать позднее. Но едва только они входили, я просыпался и, лежа с открытыми глазами, слушал их разговор. И вот однажды боярин говорит батюшке:

— Боярин Маноле, хочу сказать насчет молодца, с которым приехал к тебе на охоту. Во всей Сучаве нет более хвастливого парня, чем он, — право, несет такое, что просто диву даешься. И считает себя храбрецом из храбрецов.

— Ты говоришь о пивничере? — спрашивает батюшка.

Я еще тогда не знал, что такое «пивничер». Но с того времени запомнил это слово.

— Да, о пивничере, — ответил боярин-бородач. — Хочется мне, дорогой Маноле, сыграть с ним такую шутку, чтобы слух о ней дошел до самой венгерской земли. Пивничер, — продолжал бородач, — отдыхает в соседней комнате. Завтра вечером, когда мы будем сидеть за столом, сделай, пожалуйста, то, о чем я тебя попрошу. Найди в курятнике черного петуха, спрячь его под кунтуш, чтобы никто не видел, и войди с ним в соседнюю комнатку. Засунь петуха поглубже в печь и затвори дверцу печки. А потом приходи туда, где мы будем.

— Ну и что получится, если я запрячу петуха в печку? — спросил батюшка.

— Завтра вечером узнаешь, после того как все мы разойдемся по своим комнатам.

— Ладно, — согласился батюшка, — но все-таки хотелось бы знать, что же будет.

— Ничего плохого не будет, только ложись спать подпоясавшись.

— Скажи, человече, что же будет с петухом? И почему я должен подпоясаться.

— Не скажу, увидишь. А подпоясаться надо потуже, а не то лопнешь со смеху. Что касаемо петухов, то могу сказать, что с самого сотворения мира ни один философ не мог дознаться, почему петухи в дождь ли, в непогоду, в ведро ли выкликают все часы ночи. В положенное время они начинают петь, и все тут. Говорят, они будто бы слышат пение святого петуха в райском саду, а людям сего не дано, но это басни; другие говорят, что господь, создав петухов, повелел им быть астрологами. Не зря поют они к дождю так, а к хорошей погоде по-другому. Но какие же петухи астрологи?

— А все-таки — астрологи, и даже получше тех, что без крыльев… — рассмеялся батюшка.

— Ну пусть, — засмеялся и бородач, — а в чем тут подлинное дело, никто не знает, да и не узнает, ибо тут не что иное, как власть божья. Завтра ночью, когда настанет время, петух запоет в печи. Ежели он стар, запоет сам по себе, а ежели молодой, то запоет, услыхав другого петуха.

— Ах, так? — сказал батюшка, зевая. — Посмотрим, что из этого получится.

— Посмотришь, но не забудь подпоясаться.

Подслушав этот разговор, я прижался щекой к подушке и заснул. Что-то мне приснилось, потом сон смешался с явью, и все забылось.

На следующий вечер, когда пришли батюшка и сучавский боярин, я дремал. Они говорили шепотом, о чем-то советовались, потом умолкли, как будто ждали кого-то.

«Кого они ждут?» — думал я.

Никого они не ждали. Бородач что-то попросил. Батюшка, как был, босой, вышел и что-то принес. Я приподнялся на постели и увидел, что это был кубок вина. Вначале, как положено, отпил батюшка, а потом передал кубок гостю, и тот стал медленно, неторопливо пить, делая батюшке какие-то знаки рукой. И оба молчали. У батюшки слипались глаза, он позевывал.

И вот что-то послышалось.

Что это? Я испугался. Показалось мне, что загремела труба архангела Гавриила. Где? На небе? Под землей? Далеко или близко? Кто его знает — где; может, в двух шагах, а может, это просто у меня в ушах звенит? На мгновение смолкнет, и снова разразится ревом. И такой страх напал на меня, что я вскочил на ноги и закричал. Батюшка обнял меня, накрыл одеялом. Но я все равно все слышал. Потом припомнил, о чем говорили бояре прошлым вечером, и успокоился. Высунул голову из-под одеяла, и, наверно, глаза у меня блестели, как у бесенка.

Печь была сложена так, что одной стеной выходила в нашу комнату. Труба архангела или вой нечистого были хорошо слышны и здесь, и в комнате пивничера. Что же он там делал?

Кажется, пивничер пока ничего не делал. Застыл, поди, в постели от ужаса. А через некоторое время поднялся и стал шарить за кроватью, за ларями, за поставцами. Открыл дверь, прислушался, нет ли кого в сенях. Наступила тишина; петух, выполнив свой долг, замолк; боярин из Сучавы и батюшка хватались за бока от смеха.

Когда петух завел свою песню во второй раз, сучавский боярин обрадовался еще больше, ибо дикий страх снова поднял пивничера с постели.

Почему вдруг всплыли в памяти все эти воспоминания?

Сейчас мне понятно. Потому что Алексэндрел-водэ будет спать в этой самой келье, в которой сейчас нахожусь я».

Погрузившись в воспоминания и мысленно разговаривая сам с собою, Ионуц Ждер обдумывал план действий. Он встал с постели и с пристальным вниманием осмотрел все вокруг. Печь была сложена в углу и примыкала к часовне. Дымоход тянулся вдоль стены и выходил на чердак. Ну мог ли такой человек, как Ионуц, не обследовать чердак княжеского дома?

Был двенадцатый час, господарь еще не возвратился; отроки ушли в боковушку, так что в коридоре, который они обычно охраняли, никого не было. Ждер посмотрел в один конец крытого перехода, потом в другой и осторожно проник в часовню, положил поклон перед иконостасом.

Повернувшись налево, он увидел дверь, ведущую на башенную лестницу. Дверь была не заперта. Ждер поднялся на башню, увидел оттуда город, и княжеский двор, и помещения для слуг, и крытые дранкой службы, подходившие к окну его покоя, — к тому самому окну, из коего он глядел. С ближайшей крыши ловкий человек без труда мог пробраться в окно.

Из башни Ждер спустился до середины лестницы, где была ниша, а в ней дверь, ведущая на чердак господарского дома. Он так и думал, что проход должен быть.

Пробравшись на чердак, он направился к слуховому окну, чтоб посмотреть на крыши, проходившие ниже окон дворцовых покоев. Таким образом он легко обнаружил дымоход, идущий из его комнаты. Нет, улыбнулся Ждер, это комната не моя, ее отведут княжичу. Дымоход же этот не главный, а отводная труба, которую в Верхней Молдове называют «медведицей». Это боковой дымоход, поменьше. Он тянет дым из печи и направляет его в основной дымоход. Ждер добрался до «медведицы». В ней нетрудно сдвинуть в удобном месте два кирпича, чтобы образовался проход вниз, к печи, обогревавшей его комнату. Ах, нет, не его комнату, тут будет почивать Алексэндрел-водэ.