Михаил Садовяну - Братья Ждер

— Ну, что ты на это скажешь? — продолжает задумчиво Ждер. — Ты скажешь, что в ответ на слова господарского служителя: «А в какую сторону вы путь держите?» — я должен бы приветливо спросить, где и когда мы с ним вместе свиней пасли? Но дело в том, что нам велено в дороге подчиняться. И мы тихо и мирно следуем туда, куда нам велено. Как вижу я, люди не злы и отпускают нас с богом. Ты скажешь: ежели мы их не задеваем, то и они нас не обижают. Ты прав.

Ботезату одобрительно что-то пробормотал.

Ионуц поднялся, подошел к своему гнедому, осмотрел его, подтянул подпругу. Затем опять обратился к Георге Татару:

— А если они вздумают задеть нас? Что, если им понравятся наши кони и они набросятся на нас? Или заподозрят, что у нас есть деньги, — ведь мы странствуем как честные торговцы. Ты скажешь: коли до сих пор никто не напал, то и дальше не нападет. В стране спокойно. Проезжая по большой дороге, мы с тобой видели, что кое-каких разбойников вздернули на виселицы в Бырладской пыркэлабии. Во владениях пресветлого князя Штефана порядочные люди живут в покое, а ворам не идут впрок их разбойные дела. Правильно, Ботезату?

Татарин снова что-то пробормотал.

— Спрашиваю я теперь тебя, Ботезату, что будет, когда мы переправимся через Дунай в царство султана Мехмета? Там также к нам будет благоволить судьба? Его преосвященство отец Амфилохие говорил мне, что там в каждом городе правит кади [62] Кади — судья у мусульман. . Ежели с кем-либо у нас возникнет спор, мы не должны лезть в драку, как это в обычае у молдаван. Нет, мы направимся прямо к судье, поклонимся ему и скажем, что вот, мол, так и так… Разговаривать будем учтиво, ибо мы — гяуры; положим две свечи на коврик, на котором он сидит по-турецки, поджав под себя ноги. Для чего мы положим на коврик две свечи? Ты скажешь: для того, мол, чтобы кади мог яснее увидеть нашу правоту. А я скажу иначе: он скорее поверит в нашу правоту, ежели на этих свечах повар приготовит ему яичницу или пахлаву. И коли поверит кади в нашу правоту, то возгласит: «Аферим!» [63] Аферим — отлично (турецк.). и отпустит нас с миром. Ты скажешь, Ботезату, что наши супротивники тоже принесут ему две свечи. Отвечу тебе, что так оно и случится, и судья их тоже отпустит с миром. Такова справедливость в турецком царстве; и супротивники наши не осмелятся возвратиться к кади, ибо если они возвратятся, то будет им плохо. Ты, пожалуй, скажешь, Ботезату; а что, если супротивником будет измаильтянин? Что тогда делать? По правде говоря, на этот вопрос я не могу ответить, я еще должен подумать.

Ботезату прожевал кусок и поднял голову.

Коли нашим противником будет турок, — проговорил он, — мы оглядимся вокруг, и, ежели поблизости не будет других турок, мы смекнем, как с ним расправиться.

«Я всегда был уверен, — подумал Ждер, — что мой слуга — муж разумный».

Ежели ничего не случится ни сегодня, ни завтра, ни через неделю, стало быть, служба эта — наилучшая из всех, какие довелось исполнять Ионуцу Ждеру. На подобной службе он находится как бы под крылышком святого отца Амфилохие и хранит в памяти все его наставления. Однако же государь Штефан ведет войны и Ждер должен служить ему саблей.

— Ну, что же делать, — вздыхая, сказал он татарину, — раз так надо, обойдемся и без сабли.

— Что ж, хороша служба, — откликнулся Ботезату, — мне другой и не надобно.

— Значит, я прав, Георге, ты человек понятливый.

— Да. Мне другой службы и не нужно. Отдыхать я отдыхаю, ем до отвала, так что в живот можно бить, как в барабан. Вот я и решил, что ежели мы идем на край света, в далекие монастыри, чтобы стать монахами, то мне уж ни к чему нож, спрятанный за голенище. Когда дойдем до Дуная, брошу его в реку.

— Послушай, Георге, быть чересчур понятливым тоже нехорошо.

Татарин улыбнулся:

— Ты прав, конюший Ионуц.

— Я не хотел бы, — продолжал конюший, — снова стать беспомощным малышом, каким я был в доме старосты Кэлимана, когда у меня гуси клевали хлеб из-за пазухи.

Поговорив таким образом на привале у колодца, хозяин и слуга снова вскочили на коней и поехали но Галацкому шляху. Увидев, что солнце в золотой дымке опускается над долиной Серета, Ждер посмотрел на запад, где были горы, на юг, где лежало море, и пришел к выводу, что погода будет хорошей. Он помнил наставления отца Амфилохие о том, что привалы лучше делать в уединенных местах, нежели в корчмах, а потому свернул к приречным лугам, разыскивая для коней некошеную траву.

Спустившись по песчаному откосу холма, они вышли к высокому берегу Серета и, миновав излучину, очутились под сенью старых тополей, за которыми виднелась лужайка. Они проехали под тополями и остановились на этой лужайке.

Расседлав лошадей, сняли с них вьюки с поклажей и седла. Потом, стреножив скакунов, отпустили их пастись. Седла и вьюки расположили так, что между ними образовалось место для очага, принесли туда камни и хворосту для костра. Сухая трава нашлась, огниво и тоненькие ниточки трута взяты были с собою. В один миг татарин высек искру, всунул зажженный трут в пучок сухой травы, подул, и огонь вспыхнул. Кони, перестав щипать траву, повернули головы. Татарин стал внимательно наблюдать за ними. Лошади повернули головы не для того, чтобы посмотреть на огонь, а, должно быть, что-то услышали или почуяли.

Подправив костер, Ботезату передал заботы о нем своему хозяину, а сам отправился осмотреть все вокруг. Не прошло и четверти часа, как он возвратился с большим листком мать-и-мачехи, свернутым кулечком. В том кулечке он принес своему хозяину ежевику.

Растянувшись на подстилке, Ждер приподнялся на локте.

— Что-нибудь заметил?

— Нет, ничего. Может, они почуяли других коней на той стороне реки. Парнишки выводят пастись лошадей в ночное, сейчас лунные ночи.

Подбросили в огонь хворосту, улеглись на спину и стали наблюдать за небом, которое становилось темно-фиолетовым.

Как только стемнело, их стали донимать комары. Тогда путники легли так, чтобы на них веяло дымом. Ветерком тянуло с юга, с Дуная, его дуновение едва ощущалось, а дым плавно обволакивал их, а затем легким маревом кружился над поляной. Показалась луна чуть- чуть на ущербе, она поднималась в дымчатом ореоле.

— Будет ветер, — предсказал Ботезату, — к рассвету тучи, что виднеются на краю неба, дойдут сюда, соберется дождь.

Конюший кивнул головой, соглашаясь с ним, подложил руку под щеку и почувствовал, что погружается в первый сон. Он еще слышал, как копошится слуга, как кони с хрустом жуют траву, еще различал сквозь ресницы знакомые звезды в беспредельной высоте. Приоткрыл один глаз, чтобы лучше рассмотреть созвездие Дракона, потом сомкнул веки, и его сморил сон и словно понес по черной реке. Эта черная река была Дунаем, и там, за Дунаем, на другом берегу, стояли арапы и турки, и у них сверкали глаза и оскаленные зубы.