Михаил Садовяну - Братья Ждер

После того как мы назвали имена свои и титулы, князь благосклонно поклонился и сказал:

— Прошу высоких гостей позволить, чтобы бомбарды и пушки, которые должны греметь в их честь, замолчали. Сбережем порох для другой надобности. Отправимся лучше в божий храм, помолимся господу о ниспослании успеха нашему совету.

В молчании последовали мы за ним в часовню княжеского двора. Три священника отслужили службу во славу господа нашего Иисуса Христа. Потом князь отпустил нас в отведенные нам покои; слуги внесли кожаные мешки с вещами, и мы переоделись с дороги. Вскоре нас пригласили на вечернюю трапезу. Меня занимали не столько яства, сколько люди. За княжеским столом я познакомился с монахом аскетической внешности, к которому я сразу проникся расположением. Его ум не столь язвителен и беспокоен, как у синьора постельничего, он полон спокойной благожелательности, хотя и весьма изощрен. Это архимандрит Амфилохие. Кажется, он ближайший, тайный советник князя и его секретарь. Монах сей был моим соседом слева, а напротив меня сидел князь. В мое левое ухо доносились благозвучные слова на языке олимпийских богов, а передо мной был энергичный и светлый образ господаря. К концу трапезы, когда чашник, по строго установленным правилам, сначала пригубил, а затем, преклонив колено, подал господарю кубок вина, я услышал из княжеских уст слова, кои не привык слышать при других дворах.

Он поднял кубок в честь наших повелителей и добавил:

— Досточтимые гости, полагаю, что властители, пославшие вас, дабы узнать, какие приготовления сделаны мною, сомневаются в надобности этой войны. Я же мыслю, что сила султана Мехмета велика, но все же одолима. Я не смогу одержать победу один и уповаю на помощь господа нашего Иисуса Христа. Было бы, однако, хорошо, кроме божьей помощи, получить помощь и от наших братьев христиан. Душа должна быть крепка верою, но следует надеть и кольчуги, а в руки взять отточенные сабли. Я позаботился, чтобы нашей стороне благоприятствовали и другие обстоятельства, — в морские крепости я послал хорошо обученных воинов и отогнал измаильтян из Валахии за Дунай. Я считаю, что султан Мехмет должен оставаться за этой рекой. Нельзя допустить, чтобы он захватил крепости Молдовы, — ведь ежели мы будем ниспровергнуты, то уж неверных ничем не остановить, и падут государи Польши и Венгрии. Они, должно быть, полагают, так же как и повелители ваших милостей, — и мне думается, они об этом уже говорили, — что помощь, которую я прошу, необходима главным образом мне самому, а не всему христианскому миру. Я на это отвечу кратко. Мне хорошо известно могущество Мехмет-султана, но я мог бы, однако, легко столковаться с ним так, чтобы и мне было хорошо, и страна моя жила бы в покое. Ежели вложу я саблю в ножны, его величество Мехмет тотчас смилостивится. Но я не вложу саблю в ножны, ибо я стою за веру свою, и война, к которой я готовлюсь, — это война за веру, ради спасения души. Как сказано в святом Евангелии, не единым хлебом жив человек.

Истину ли он изрек, о том знает всевышний, меня же его слова тронули до глубины души, я взял руку отца архимандрита Амфилохие и крепко сжал ее. Затем, прикрыв глаза, на мгновение сосредоточился в мыслях своих и помолился за победу князя Штефана-водэ.

На ужине было много бояр господаря. Одни из них правят краями, другие несут различные службы при дворе, по порядку, заведенному в поверженной ныне Византин. Были тут и богатые владельцы поместий — те, что выходят на войну со своей дружиной. Я наблюдал за ними и расспрашивал отца архимандрита. Посмотрев на бородатые и грубые лица сотрапезников, нетрудно было понять, что это необразованные люди, не привыкшие стеснять себя ни в еде, ни в питье. Что касается их духовной жизни, то едва ли тут они отличаются от своих смердов. Да ведь и в нашей цивилизованной стране немало подобного рода людей. Перед тем как Штефан-водэ взошел на престол, все эти молдавские бояре занимались лишь всяческими кознями. В стране нет определенного закона о престолонаследии. Но только представитель старинного, знатного рода может быть господарем; бояре обязаны избрать наиболее достойного. А чтобы вам было ясно, как исполнялся завет первых основателей княжества — избирать на трон самого достойного, я скажу, что до того, как Штефан стал князем Молдовы, четверть века в стране шла междоусобица, совершались предательства, убийства братьев и родственников. Отец Штефана — Богдан-водэ был умерщвлен собственным своим братом. Господь вовремя послал стране мужа, коего ждали живые и о ком мечтали умершие. Рука господаря рубила, повелевала, указывала. Вглядываясь в лица старых и молодых, я спрашивал себя, каким образом, с помощью какого искусства удалось ему достигнуть такого поразительного единства, как можно было в столь грубых амфорах получить столь необыкновенное вино? Я ощущал, что большинство встречавшихся мне людей соединяет с князем чувства, горящие в их сердцах, и духовное единение, и я посчитал, что это одна из тайн, которых так много в этом уголке земли.

Архимандрит отец Амфилохие, который более трезво оценивает людей, меня интересующих, пояснил, что эта сплоченность главным образом объясняется деяньями князя и его уменьем утвердить свою волю. Суд его всегда справедлив, решения непреклонны; князь полагает, что будет греховен пред всевышним, если не встанет с мечом на защиту веры Христовой. Прежде всего господарь Молдовы объединил вокруг себя прекрасных воинов, тщательно отобранных и преданных ему. В его постоянном войске насчитывается десять или двенадцать тысяч верных сабель, а ведь ежели умело повелевать ими, можно навести порядок там, где ранее царила анархия.

— Однако не только это, — добавил, улыбнувшись, отец архимандрит. — Как и все молдаване, я верю, что господь избрал и вовремя послал такого князя нашей земле в век невзгод и испытаний.

Святой отец и повелитель, молю тебя, прочти без улыбки размышления мои, которым я предаюсь в предчувствии близкой бури. Соблаговоли подождать девяносто девять дней, о которых говорят здешние простодушные астрологи и, ежели измаильтяне будут разбиты, ты увидишь, что я был прав.

Признаюсь, что я, как и все окружающие, верю в победу Штефана-водэ. И мыслю, что одного этого достаточно, чтобы судить о могуществе сего человека, который живет в столь глухом крае».

Примерно в это же время отправлял свою тайную грамоту одни из веницейских послов, синьор Джузеппе Ванини, родственнику своему и покровителю, синьору Андреа Ванини, члену Совета десяти Веницейской республики.

«Светлейший повелитель и дорогой брат, — писал синьор Джузеппе, — никогда я не представлял себе, что попаду в ту страну, где сейчас нахожусь. Из наших дворцов, отделанных мрамором и золотом, из великолепного собора святого Марка, из роскошного дворца Дожей, от Гарфы и Остерии Нера я попал в край изгнания. Отсюда, от Васлуя, недалеко до Понта Эвксинского. Там томился Овидий, здесь страдаю я. Здесь нет ничего похожего на наши обычаи, на наши яства, на наши празднества. Прекрасные женщины, кои дарили нас дружбой, остались в Венеции; здесь мы ждем нашествия бесчисленных войск нечестивцев. Разве здравомыслящий человек поверит, что князь Штефан со своими весьма скудными средствами сможет совершить нечто большее против нехристей, нежели Венеция и великие короли?