Михаил Садовяну - Братья Ждер

— Выслушай сперва, как все приключилось. Думаю, тут скорее божья воля, а не ворожба, как думает маманя. Когда хоронили старого пыркэлаба Некулая Албу, прискакал из Куеждиу гонец от боярыни Ангелины, жены усопшего. Просила она, чтобы конюшиха Илисафта непременно приехала на погребение и на тризну. Ни одна из нынешних боярынь не знает лучше конюшихи всех тонкостей этого дела. А убитая горем боярыня Ангелина не в силах ни сдвинуться с кресла, ни сообразить что к чему. Так пусть конюшиха приедет и берет в свои руки все заботы о похоронах. Получив такое приглашение, маманя сперва заплакала, затем обрадовалась и стала готовиться в путь. Ясно, что кто-то должен был ее сопровождать: отвезти, защищать в пути и привезти обратно.

— Мне ехать никак нельзя, — сказал конюший Маноле. — В пути она меня до того заговорит, что придется и меня обрядить в саван и положить рядом с пыркэлабом. Так что прошу тебя, конюший Симион, — сказал мне отец, — поезжай ты с ней. По гроб жизни не забуду тебе доброй услуги.

Маманя уселась в возок, а я — на коня и проводил ее в Куеждиу, покорно выслушивая все, что она изволила говорить мне. Все прошло как нельзя лучше, никто не осмелился перечить мамане. И причитала она в голос, как заведено, и на поминках потчевала всех гостей; и боярыня Ангелина была очень довольна, что все прошло так благолепно. А я встретил там двух приятелей и разговорился с ними — ведь другого-то дела у меня не было. Подошел к нам и Никулэеш Албу, сын усопшего. Пригожий юноша, толковый. Только не видать было, чтоб очень печалился. Ходил он простоволосый, как и подобает сыну усопшего, но разряжен был сверх меры, будто и не провожал родителя в последний путь. Увел он нас в свой покой, попотчевал вином, после чего позвал на крыльцо и попросил приглядеться к гостям и сказать, какая боярыня или девушка пришлась нам больше всех по душе. И сам же показал нам тоненькую белокурую боярышню.

— Видишь ее? — спрашивает.

— Вижу. Чья?

— Возле нее, по левую руку, стоит высокая, пышная и пригожая боярыня. Видел? То ее матушка. А рядом — высокий боярин, смуглый, горбоносый, о чем-то ласково говорит. Это отец, имя ему — Яцко. Во всей Молдове нет богаче вельможи. Из-за этого самого Яцко, други мои, принял муку и ушел в землю мой родитель, старый пыркэлаб Албу. Так неужто мне не отплатить ему за содеянное зло?

При этих словах Никулэеш засмеялся.

— Я уже знал, главным образом из дорожных рассказов мамани, что пыркэлаб занемог после той самой заварухи с боярами, казненными нынешней зимой в Васлуе. И началось все это в доме боярина Яцко. Он один только и сберег голову. Может, ни в чем не был повинен. Но и пыркэлаб Албу тоже не знал за собой вины. Маманя говорит, что, возможно, и остальные бояре не были виноваты.

Слушая рассказ Никулэеша, я посматривал на боярина Яцко. Вдруг, гляжу, поворачивает голову к нам его дочка. Увидела нас и тут же отвела глаза. Потом опять украдкой взглянула. В третий раз я понял, что она никого другого, а меня разглядывает.

Конюший Симион замолк, потом спросил с горькой улыбкой:

— Из чего извлекают яд?

— Из трав, батяня.

— Ложь. Меня отравили ядом глаза этой боярышни. Сладостная отрава пронизала всю мою плоть. Утихнет, потом опять пронизывает. Я не знал этой девушки, никогда с ней словом не обмолвился. Имени и то не ведал. Может, она увидела во мне что-то особенное? Немного погодя она улыбнулась мне. Мамане не нравится, что она так сразу и завлекла меня. Не пристало, мол, боярской дочери улыбаться мужчинам. Но девушка улыбнулась мне. Вот и любуйся, что она со мной сделала. Назавтра к полудню гости разъехались, — продолжал Симион. — Бояре сели в свои возки и отправились по домам. Гляжу, подходит ко мне боярин Яцко и спрашивает, когда мы с конюшихой Илисафтой в Тимиш собираемся: дорога, мол, у нас одна, так что ехать бы нам вместе.

— Не удивляйся, конюший Симион, моей просьбе, — сказал он.

— Удивляюсь другому, честной боярин: что знаешь мое имя.

— Знаю. И не только твое, но и отца твоего, честного конюшего Маноле Черного. Супруге моей, боярин Симион, как и всему женскому сословию, ведомо все, что делается на белом свете. А дочь моя такая же всезнайка. Она-то меня и надоумила подойти к твоей милости: надо, мол, познакомиться с самым искусным всадником и самим крепким бойцом из всех бояр нашего господаря. Ведь это ты изловил сына Мамак-хана и брата его. Так что воздай хвалу всеведущему женскому сословию. Я пришел просить тебя, честной конюший, в пути не отдаляться от нас. Тайное опасение тревожит меня. Когда-нибудь, когда удостоишь меня своей дружбой, я открою его тебе.

Я ответил ему, — пусть не тревожится. Все дороги нашей страны под надежной охраной господаря.

— Я не разбойников опасаюсь, — ответил Яцко. — У меня добрые служители. Врагов боюсь.

Тогда-то мне и вспомнились слова Никулэеша Албу. Подумал я еще о многом другом — и согласился. Хотелось заглянуть поближе в глаза, уязвившие меня. Выехали мы на большой шлях, и возок боярина Яцко и слуги его ехали впереди, мы же с маманей немного отстали, чтобы улеглась пыль, поднятая копытами и колесами. На повороте, у лесной опушки, увидел я русую головку девушки, глядевшей в нашу сторону.

Вскоре и случилось то, чего опасался боярин Яцко.

В лесу у крутого пригорка выскочили из оврага вооруженные люди и остановили коней. Служители Яцко обнажили сабли. Их было двое, и показались они мне добрыми рубаками. Тут прискакал и я на подмогу. Кинулись мы на разбойников, некоторых поранили и отогнали. Повелел я служителям Яцко погнаться за ними, захватить хотя бы одного. Но место было овражистое, воры где-то спрятались. Служители воротились ни с чем.

— Видишь, оправдались мои страхи? — говорит боярин Яцко.

Тут вышла из кареты и боярышня. Увидел я ее вблизи, и в глазах у меня помутилось. Слышу — говорит она что-то, а что — в толк не возьму. Только матушка, подоспевшая к этому времени, разобрала, что она говорила. Позднее она сказала мне, что дочь боярина Яцко — просто-напросто белобрысая и веснушчатая русинка с зелеными глазами. Ну и что из этого? Мне такая как раз пришлась по душе. Будь она другая, может, и не полюбилась бы. Поговорили мы, подружились и двинулись дальше — на этот раз вместе. И ехали мы без помех до самой речки Кракэу. На привалах женщины без умолку тараторили, а пуще всех наша матушка. Да, пожалуй, и боярыня Анка от нее не отставала. И так ласково беседовала с ними конюшиха Илисафта, так улыбалась им и приглашала к себе, что я было поверил ей. На самом же деле в сердце ее не было приязни. Сам сейчас увидишь.

Подъезжаем к речке. Первым перебрался на тот берег возок боярина Яцко. Стали переезжать мы, и тут стряслась беда, которую никто не ожидал. Наехало переднее колесо нашей колымаги на камни, она немного накренилась, но и этого оказалось достаточно, чтобы конюшиха упала в воду. Завопила она как зарезанная. Ну, я тут как тут. Хвать ее за крылышко — и на седло. Глянул ненароком вперед, вижу — дочь боярина Яцко смотрит на меня и смеется.