Евгения Демина - Хозяйка мельницы

— Ах, у вас же там данники.

— Да.

— Янтаря много? — загорелись глаза у Любашки.

— Нам хватает.

Вишь чего захотела, позарилась.

Любомира наклонилась совсем близко. Так подносят лучину к замочной скважине, чтоб отпереть в темноте. И ноздри у неё красиво вырезаны — как наконечник у стрелы.

— Значит, поморяне пропустили. А дрегв а? — продолжала допрашивать старшая.

— Дреговичи сейчас смирные. После того, как ваши им показали, что нехорошо соседей теснить.

— Так и ваши тоже. Твой брат ведь отцу нашему помогал.

— Правильно, они там с этими… Бергами…

— Берзичами?

— Ну да. Влезли, в общем, куда не просили, на чужое хозяйство, ну и ятвягам аукнулось, а те — на Даугаву, а там у брата данники, — Хильдегарде наконец почувствовала себя свободно.

— Но они вроде до этого побратались? Отец с Акольдом? — задумалась Любомира.

— Да, он торговать ходил мимо нас, останавливался тут… Э, сестрица, да ты про мужа своего наречённого и не знаешь ничего…

— Меньше знаешь — крепче спишь.

А вот это правильно.

— Хорошо, когда конница есть, — вставила Хильдико.

— Хорошо, — согласилась младшая княжна. — Если даже варяги завидуют.

Рогнеда усмехнулась:

— Кому завидуют-то? Если бы меня полянин тот не вернул, да отступное табуном аварским не заплатил, таскались бы они пешком, как последние холопы…

Значит, была уже замужем. Второй раз не хочет. Боится.

Тут под лавкой зашуршало. Рогнеда крикнула:

— Добричка! Вылезай уже, никто тебя не съест! Ты что там делаешь?

— Куколку шью. Племянницам.

Из-за Любомириных ног вылезла тоненькая девочка с лоскутками в руках.

— Племянницам? — удивилась Хильдико.

— Не смотри так. Мои они. Всё уже знаешь? Не иначе, братец разболтал. Про полумачеху нашу тоже разболтал? Не ищи её здесь, она с нами не живёт. С челядинками — там ей и место.

Рука в витом обручье указала в окно — на угол пристроя. Смыкался он, видимо, со спальней, и ход наверняка был там же.

— Уж если ты так жаждешь брату глаз выбить, то нашему Светану — язык пора укоротить. Им бы каждому отрезать что-нибудь — милые люди были бы.

Любашка захохотала:

— Добрая ты, сестрица! А они, наверно, о нас так же говорят…

— А нам резать нечего!

И обе заливаются.

Доброгнева улыбалась. Понимала уже.

— Чего шумите? Маленькая спит, — вошла ещё одна молодица, тоже на сносях.

— Сама-то что встала? — откликнулась Рогнеда. — Если четвёртого потеряешь, я тебя живую закопаю.

Это была невестка.

— Если ты у него жизнь не заберёшь — не потеряю. Те трое, которых ты тут наприносила, а сидеть с ними я должна — это мои дети должны быть! Мои!

Любашка вскочила:

— Мила, Мила, что ты сама-то заводишь? Сейчас сама разбудишь. Иди отдыхай.

И хотела её проводить, но Мила — Людмила, если Хильдико правильно помнила — оттолкнула золовку:

— А ты мне не указывай. Сначала сопли оботри.

И скрылась в сенях.

— Сейчас нажалуется на меня, — сказала Рогнеда так, чтобы невестка услышала. — Любашка, поди скажи девкам, пусть ткацкий стан наладят. После обеда засяду.

Любомира ушла в почивальню, за стеной хлопнула ещё одна дверь. Точно, смежные.

— Вот так вот мы живём, — вздохнула Рогнеда и взяла посмотреть Доброгневину работу.

Наконец вернулась Людмила, с девушками не села — закрылась в спальне.

Скоро явился князь. Позвал старшую дочь выйти.

Добричка, оставшись вдвоём с Хильдико, зашептала:

— А вы через лес шли?

— Да.

— А мельницу вы там не видели?

— Какую мельницу? Я думала, мельница на реке, под городом.

— Да не такую, — глаза девочки просто светились. — Говорят, глубоко в лесу есть мельница. Не простая, а волшебная какая-то…

Хильдико пожала плечами. Она больше слушала, что происходит за дверью. «Не смей оставлять!» — уловила она слова князя.

— Хильдико-о, слушай, — девочка дёргала её за рукав. — Про неё даже песню сложили:

Крыша мельницы выше Ирия,

Сваи мельницы — ниже Тьмы кромешной,

А опоры-то выше дерева,

А и матица точно Млечный Путь.

А мука с той мельницы все болезни лечит,

Жернова-то мельницы — бел-горюч камень,

И не только муку они молоть могут,

Всё кривое-то правят, всё плохое чинят,

Всё-то старое — точно новое будет,

А и выше колеса — вода живая,

А и ниже колеса — вода мёртвая,

А само-то колесо всегда вертится,

Днём-то посолонь, да добро творит,

Ночью вертится против усолонь,

Время вспять ведёт, всё зло выведет.

А как встанет-то колесо её —

Так и быть беде на весь род людской.

Сквозь торопливый шёпот явственно прозвучал хлопок. Потом вошла Рогнеда и, встретившись взглядом с сестрёнкой, подняла руку — якобы ресница выпала. Из-под рукава заметно было: над губой собралась в усы юшка. Тут вбежала Любашка. Старшая быстро утёрлась рукавом.

— Красена с Горей где?

— В девичьей. Кто-то котёнка нашёл, хотят забрать.

— Как знают. Кашу с огня сними.

— Я тоже хочу котёнка! — Добричка бросила рукоделие и рванулась за добычей.

— Шитьё своё прибери, — сказала Рогнеда. — Хозяйку не гневай.

Хильдико показалось, она имела в виду себя.

Любашка поймала девочку в дверях:

— Делай, что сестра говорит.

Добричка с тяжёлым вздохом подчинилась.

Хильдегарде задумалась. Будущая невестка её не занимала. Если с кем здесь и надо считаться — это с Рогнедой. Но не водить соколице дружбу с гадюкой. Сестёр вроде любит, а остальные все ей враги. Разве так можно?

Велик был княжеский табун: шесть десят голов, не считая приплода. Дорого зять оценил злобу тестя. Полянин-маджак [27] Маджак — князь, предположительно — по-алански. пригнал Ростиславу коней и кобыл поровну: всё гнедых да серых, привычных к холоду, ветрам и степному бескраевью. Тесн одолжно быть им в полесье. Заживут ли там кони — солнцева кровь — у Кривовых внуков, [28] Крив — Велес. что только лесное зверьё знают? Ковать и заговаривать водили их в конец кузнецкий, к тем, кто с Огнём по-братски и к Солнцу поближе. Там не поверили, что князь управится с таким богатством. Известно, какой пастух из серого. Но Ростислав сказал:

— Конь — он кто? Животина. За животину наш Родитель и в ответе.

И стала волчья стая сторожить табун. Летом — на выгоне, близ усадьбы. В холода — на конюшнях, чтоб уберечь. Летом лесные своими сыты, а в зимний голод могут и наведаться. Родню бить не будешь, да скотину-то жалко. Сведёшь им на прокорм одну — иль две: Родитель-Велес тоже кушать должен. А остальных — стеречь.

Были кони гнедые да серые, точно бурая руда или железо. Раскалённым клинком засиял среди них белый хорезмец. Невидимкой в бою пройдёт — раз без цвета. Белым вихрем гибель принесёт. Так и назвали — Вихрем.