Борис Тумасов - Зори лютые

— Прости, государь, коли не то яз тебе сказывал.

— И ты меня прости, отче. — А на губах усмешка.

Проводил игумена до двери, сам остался в светелке. Снова уселся в кресло, задумался. В голове мыслям тесно, с одного на другое перескакивают. Заглянул в светелку боярин Лизута и бесшумно прикрыл дверь. Государь не заметил его. Василий в эту минуту припоминал разговор с Вассианом. Тот вот так же нападал на Иосифа, как Иосиф сегодня на него. Каждый из них норовит его, великого князя, поддержкой заручиться. Ан нет, он, Василий, не станет в церковную свару встревать и исполнять, чего пожелают эти старцы. Пускай до поры погрызутся, а он, государь, власть свою укрепив, не только боярам да князьям, но и самому митрополиту место указывать будет…

Время к полуночи, а великий князь Василий бодрствует. На душе муторно. Не гадал, что дьяк Серый, отцов любимец, измену таит. На него, великого князя и государя, худое слово осмелился сказать. Боярин Лизута самолично слышал и ему донес. А Версень те зловредные речи Серого подтвердить может, говорил Лизута.

Василий велел дьяка взять в пыточную избу на допрос…

Государь снял с колка теплый, подбитый мехом кафтан, оделся. Ночь хоть и звездная, а во дворе темень. Медленно ступая, направился к светившейся зарешеченным оконцем пыточной избе. Караульный не узнал великого князя, окликнул.

Василий ответил коротко:

— Государь!

Пыточная изба на Москве без дела не бывает, а дьяк Федор суд вершить горазд. Иному скорый, с малой мукой, другому полной мерой даст ее изведать. Дьяком Федором детей пугают. Особенно изгаляется дьяк, когда в пыточную избу заявляется великий князь Василий. Государь придет, рассядется, слушает молча, как дьяк допрос чинит. Иногда вставит словцо или вопрос кинет, словно ударит наотмашь: «С кем злоумышлял противу великого князя и государя?»

И ежели пытаемый не признавал вины, корил дьяка: «Даром хлеб государев жрешь, Федька…»

У самой двери Василий приостановился, отчего-то поднял глаза к небу, потом вздохнул тяжко, шагнул в избу.

Тускло коптит свеча. Темные блики на стенах. Запах горелого мяса.

В голом, подвешенном к балке на вывернутых руках человечке Василий с трудом узнал некогда важного и дородного дьяка Серого.

На мгновение великий князь представил ад. «Старший черт» Федька вскочил при входе государя. Засуетился не в меру и его ретивый помощник, дюжий палач.

Переступил Василий лужу свежей крови, сел на лавку, буркнул угрюмо:

— Отпустите его да остудите.

Палачи сняли тело дьяка Серого, окатили водой из кадки. Открыл он помутневшие глаза, узнал великого князя, заплакал.

— Почто слезы льешь? — хмуро спросил Василий. — Когда меня облаивал, о каре не мыслил. Думал, мне о том не будет ведомо?

— Не виновен я, государь мой Василий Иванович. Оболгали меня.

— Так ли уж? — спрятал улыбку в бороду Василий и повернулся к дьяку: — А не покликать ли нам послухов?

И, не дождавшись ответа, велел стоявшему у двери ратнику:

— Покличь Лизуту с Версенем…

Тех с постели подняли сонных. В пыточную избу вошли, оба зуб на зуб не попадут от страха. Великий князь насквозь бояр пронзает глазищами, жжет.

— Ну?

Лизута, осмелев, скользнул взглядом по Серому. Переспрашивать себя не заставил:

— Дьяк Серый, осударь, сказывал, не тебе, дескать, великим князем быть надлежит, а племяннику Димитрию.

— Вишь, заступник за Димитрия выискался, — протяжно выговорил Василий. — Ох-хо-хо, неблагодарность какая!

У Серого глаза от ужаса расширились, на Лизуту глядит недоуменно. Потом вдруг сообразил, закричал, взмолился:

— Государь Василий Иванович, облыжно поносит меня боярин!

Но Василий не слушает его, у Версеня спрашивает:

— Подтвердишь ли ты, боярин, слова Лизуты? Иль, может, и вправду оружничий поклеп возводит? — И прищурился настороженно.

Версеню хочется сказать, что не слышал он от дьяка Серого таких речей, но рядышком палач на боярина надвинулся, и язык заговорил иное:

— Под-подтверждаю!

Великий князь махнул рукой, произнес устало:

— Отпускаю, не надобны вы мне ныне. — Уставился на Серого. — И теперь запираться станешь?

Дал знак дьяк Федор, и палач поволок Серого к дыбе. Дико завизжал он, заговорил торопливо:

— Государь Василий Иванович, не вели пытать, все обскажу. Не мои слова то, а боярина Яропкина. Я же невиновен!

Вздохнул Василий:

— Час от часу не легче. Вона измена какими боярами завладела…

Уходя, угрюмо кинул дьяку:

— Дознавайся и дале, Федька, кем еще дьяк науськан…

Не учуял Версень, как очутился у Твердиных хором. Воротний сторож впустил боярина. Холоп, сидевший на ступеньках крыльца, провел в горницу.

Пока зажигали свечи, вышел из опочивальни боярин Твердя, взъерошенный, ночная рубаха до пят. Зевая, спросил:

— Стряслось чего, Иван Микитич? Лица на тебе нет, бледной какой…

— Страху-то, страху натерпелся я, боярин Родивон Зиновеич, — трясся в ознобе Версень. — Из пьггочной избы я.

— Свят, свят, — пугается Твердя и отмахивается от Версеня пухлыми ладошками.

А боярин продолжает шептать:

— Васька-то, Васька с дьяком Федькой Серого казнят. Лизута, боярин, донос учинил… Серый не вытерпел пыток, на боярина Яропкина указал.

— О Господи, — крестится Твердя, — терновый венец нести Яропкину. Не очухался еще от казанского глумления, в московское попал.

— Упредить бы боярина, — предложил Версень. — Авось в Литву сбег бы.

— Нет, — крутит головой Твердя. — Дознается Васька, нам вместо Яропкина не миновать пыточной избы. Не могу с огнем играть, боярин Иван Микитич, не хочу!

Из опочивальни недовольный голос боярыни Степаниды позвал Твердю:

— Родивон!

Тот поспешил выпроводить Версеня, на ходу приговаривая:

— Пусть его, Иван Микитич, своей судьбы не минуешь.

Версень впопыхах шапку в горнице забыл. Вспомнил о ней уже во дворе. Не захотел ворочаться. Понурившись, побрел ночной пустынной улицей.

Боярыня Яропкина укараулила государя, когда тот с братом Дмитрием из псарни ворочался, и, пышнотелая, ухоженная, плюхнулась ему в ноги.

За государев кафтан вцепилась, откуда и речь обрела, а раньше, бывало, в иной день и слова не вымолвит.

А Василий Яропкину слушать не желает, хмурится. Дмитрий отвернулся, жаль боярыню, унижение терпит.

Вырвался Василий, отошел.

Яропкина бранью разразилась, вслед государю кулаком грозит.

Василий покрутил головой:

— Вишь, каким голосом взвыла, старая волчица. Поглядим, како запрыгаешь у Федьки в пыточной, поглядим…

Дмитрий будто не расслышал.

— Онемел ты, брате, — сказал Василий, — вижу, не по нутру тебе мое обхождение. Ты, верно, мыслил, я ослушников по голове гладить учну?