Василий Сергеев - Павел I (гроссмейстер мальтийского ордена)

Праздники устраивались для российских гостей все чаще и чаще. Граф д'Артуа организовал концерт в Багатели, принц Конде – ночную охоту с факелами на землях Шантильи. Филипп Орлеанский также хотел устроить прием в их честь.

Сколько праздников и несравненных приемов: концерт в зале Мира, угощение в Трианоне, посещение Севра и Марли. Балы, из которых самый впечатляющий – в том же Трианоне. Знаменитая Роза Бертэн, имя которой осталось в истории благодаря тому, что она стала предшественницей великих кутюрье будущего, придумала для этого вечера кое-что оригинальное, но не слишком удобное: в прическу прятали

«маленькие плоские бутылочки, изогнутые по форме головы, с небольшим количеством воды; туда опускали стебли живых цветы для сохранения их свежести».

Впрочем, Мария Федоровна блеснула не менее оригинальной бижутерией:

«У графини Северной была на голове птичка из драгоценных камней, на которую невозможно было смотреть – так она блистала. Птичка качалась на хитрой пружинке и хлопала крылышками по розовому цветочку...»

Графиню Северную немного упрекали за излишнюю полноту, но все нашли, что она – очень приятная особа. А о Павле «Меркур де Франс» сообщал:

«Русский князь говорит мало, но всегда кстати, без притворства и смущения, и не стремясь льстить кому бы то ни было».

Царевич попросил, чтобы ему представили модных писателей. Он встречался с д'Аламбером, а Бомарше воспользовался протекцией великого князя, чтобы добиться от короля одобрения «Женитьбы Фигаро». Было организовано чтение пьесы. Их Высочествам очень понравился настрой произведения, и они не преминули сообщить об этом автору.

«Комеди Франсез» показала в честь приглашенных спектакли «Меркурий-повеса» и «Охота Генриха IV». В Опере дали Рамо – «Кастор и Поллукс».

Ежедневные прогулки после обеда: Гобелены, Дом Инвалидов, Собор Парижской Богоматери. Отвешивая глубокие поклоны, перед именитыми гостями прошли все члены Парламента. Потом отправились в замки на Луаре, где везде им салютовал почетный караул.

Практически везде, где бывал великий князь, он производил прекрасное впечатление. В одном из своих писем Гримм сообщает, что

«в Версале у Павла был такой вид, как будто он знает французский двор так же хорошо, как и свой».

Он доказал это своими оценками, замечаниями, знаниями в области искусства и философии. Он похвалил полотна Жана Батиста Греза, хоть его детские головки показались ему несколько слащавыми, и Жана Антуана Гудона. Здесь он задержался дольше, медленно переходя от бюста к бюсту, от Руссо к Вольтеру... Он посетил академии, лицеи, оставляя повсюду о себе очень теплые воспоминания. Он не был похож на человека, который всего лишь делает вид, будто интересуется жизнью тех, к кому пришел в гости.

Конец пребывания во Франции был омрачен новостями из России: царице, благодаря санкт-петербургской полиции, удалось перехватить письмо, которое флигель-адъютант, полковник Павел Бибиков послал князю Куракину, человеку из ее свиты. Потемкина он аттестовал как «князя тьмы», обыгрывая прямой смысл его фамилии, Екатерину – как старую стерву, которой давно пора освободить престол для Павла... Бибикова лишили всех чинов и отправили в изгнание. (Князь Куракин также был сослан на житье в свою деревню Надеждино. Великий князь упросил мать позволить Куракину приезжать в Петербург – но лишь один раз в два года. Это произойдет позже – по возвращении в Россию.)

Павла вновь охватил страх. Он догадывался: мать сама сообщила ему эту новость для того, чтобы он понял – всякая критика, направленная против нее, повлечет очень серьезные последствия.

Супруги возвращались в довольно мрачном расположении духа.

Они пересекли Пикардию, приехали в Нидерланды. Посетили Заандам, где некогда Петр I обучался мастерству плотника. В августе «графы Северные» направились в Монбельяр. На родине жены Павел с удовольствием окунулся в жизнь немецкого бауэра. Месяц, проведенный в Монбельяре и Этюпе, принес истинную радость супругам.

Фридрих II пригласил посетить Пруссию; Павел отказался, боясь нарушить приказ матери. Поехали через Штутгарт и далее – Вену. Иосиф II не менее радушно, чем в первый раз, принял их. Но чем ближе становились российские границы, которые нужно было вновь пересечь, все сильнее и сильнее на Павла опускалась меланхолия. Она уже не отпускала его...

Павел все острее осознавал важность той роли, которую должен бы сыграть в истории, – и его пугала мысль, что он так никогда и не сможет овладеть властью. Мария Федоровна, восхищенная удачным путешествием и свиданием с родителями, не разделяла черных мыслей мужа. Она утешала его как могла. Но Павел страдал, и любая трудность в дороге будила в нем множество подозрений. Это было как наваждение: мне льстят, улыбаются, но разве хоть кто-нибудь со мной откровенен? Разве хоть кто-нибудь думает о том, что с самого детства в моем сердце не заживает рана?

Павел без назойливости, но и без лишней скромности рассказывал о путешествии. Императрицу раздражала уверенность, которую царевич приобрел во время поездки: чересчур избалованный европейскими государями, он вернулся со слишком высоко поднятой головой. Ему следует снова стать преданным и почтительным по отношению к ней, как и подобает сыну.

К этой первой досаде, вызванной их приездом, добавились и другие: почему Павел так непристойно отзывался о ней в Вене и Версале? A beau mentir qui vient de loin36?* Вольно тому врать, кто издалека приехал? (франц.). * Он ничего не сказал в свою защиту. Были и другие упреки: счета расходов слишком велики, супруги злоупотребили ее щедростью. Екатерина принялась за невестку: Мария Федоровна привезла с собой невероятное количество роскошной одежды. Речь шла о двухстах коробках газовых тканей, помпонов, оборок, вышивок, кружев и всевозможных отделок. Счета мадемуазель Бертэн, модистки Марии-Антуанетты, потрясли императрицу. Может быть, для того, чтобы наказать путешественницу-транжиру, она издала указ, что оборки на платьях не должны превышать двух дюймов, и запретила высокие прически и перья в волосах. Екатерина заявила, что придворные дамы злоупотребляют роскошными нарядами и украшениями: это обходится слишком дорого. Указ поверг в смятение продавцов галантерейных товаров.

Мария Федоровна так и не открыла коробок с роскошными платьями. Ей было приказано вернуть все в течение нескольких дней. Граф Гримм, который (вовсе не бесплатно!) обеспечивал популярность Екатерины в Париже, разволновался; поссориться с мадемуазель Бертэн казалось ему худшим злом, чем, например, усложнение дипломатических отношений с султаном из Константинополя. Однако ловкий восхвалитель императрицы, всегда стараясь понравиться ей, вернул вскорости свой камзол и объявил, что поведение российского двора свидетельствует о великой мудрости: разве можно во время финансовых кризисов разоряться на барахло?