Святослав Рыбас - Зеркало для героя

Старую крепь выбили. Стойки лежали беспорядочной грудой. В забое журчала вода. Все замерли, прислушиваясь. Если лава сама не обрушится, то им придется с обушками подналечь на нее. В кровле зашуршало, отвалился камень. Кажется, сейчас начнется. Шахтеры принялись вытаскивать стойки. На четвереньках, быстро. Снова зашуршало. Миколаич замер, бросил стойку и велел всем уходить. Сам же вылез, пятясь, но вытащил брошенную было лесину. Кровля по-прежнему стояла, потрескивала. Этот негромкий звук как будто искушал: рискни, испытай себя! Но люди не двигались, ждали.

- А можно еще пару стоечек выхватить, - с сожалением произнес Миколаич.

- Попробуем, - сказал Устинов и нырнул туда.

Сразу же сверху посыпалось, как будто могучая рука швырнула горсть камней. Он вывалился обратно, растерянно улыбаясь.

- Как оно? - спросил бригадир Бухарев. - Чем пахнет?

И в этот миг дохнуло изо всех окон сырой землей. За крепью что-то трещало, ворочалось, содрогалось. Это что-то было огромное, живое, равнодушное к людям.

- Во, зараза! Села-таки! - сказал Миколаич. - А я боялся: придется самим сажать.

Устинов чувствовал, что все прочнее входит в новую среду. С появлением в бригаде новичка шахтеры стали чаще разговаривать о будущем, которое они представляли как сумму материальных приобретений. Один хотел построить дом, второй купить "Победу", третий посадить у себя виноградную лозу. Понятные желания, житейские цели. Предстояли долгие годы спокойной жизни, и надо было думать о ней. Даже современник Устинова Ивановский словно в шутку предложил Михаилу вкладывать деньги в золотые украшения, что было с точки зрения здравого смысла не так уж глупо. Но Устинов ответил, что гораздо интереснее попробовать Ивановскому сделать карьеру, поставив на кого-нибудь из будущих руководителей. "Это мысль! - одобрил приятель. - Что для этого нужно?" - "Работай по двадцать четыре часа в сутки и люби людей". - "Неужели мы никогда не выберемся отсюда? Мне кажется, что я смотрю бесконечный старый фильм" - "Я был у своих, - признался Устинов. - Если бы моя мама сейчас пошла работать, то меня бы наверняка отдали к бабушке в поселок, и тогда бы я вырос совсем другим". - "Тебя не узнали?" - "То, что ждет людей в старости, не похоже на их надежды в молодости. Самое печальное, они ничего не захотели слышать".

Михаил вспомнил своих шахтеров: ведь тоже будничные заботы! Если и витал над страной сорок девятого года какой-то возвышенный дух, то он был в образе ребенка, которого следовало одеть, накормить и просто сберечь. Потом, когда спустя десятилетия дети начнут разбираться в своих грубых, необразованных, не боявшихся ни огня, ни смертельной работы отцах, тогда и возникнут первые страницы истории той поры, а благодарные сыновья задним числом запечатлеют в ней все возвышенные задачи, что, впрочем, будет подлинной правдой.

Кончался сентябрь. По утрам уже было холодно, трава на берегу реки, где умывались люди, стала буреть. Устинов несколько раз приходил к коменданту Скрипке, а воду по-прежнему возили нерегулярно. Тогда Устинов обратился к заместителю начальника шахты Еськову, однако в кабинете его не нашел и лишь случайно, выехав из шахты, натолкнулся на него во дворе шахтоуправления. Лил сильный дождь, Еськов ловко пробирался через большую лужу по проложенным кирпичам. Сияли новые галоши на его ботинках.

- Лови! - усмехнулся Бухарев. - Смоется.

Устинову не удалось задержать Еськова, но Бухарев крикнул:

- А ну погодь, товарищ Еськов! - и взял его под локоть своей чумазой рукой.

- В чем дело?

- У народа портится настроение. В общежитие не возят воду, ты понял?

- У меня есть приемные дни, дорогой товарищ. Приходите, разберемся.

Холодные яркие глаза Еськова горели гневом.

- Ты и слушать не желаешь? - Бухарев потянулся свободной рукой, с плеча которой свисала коробка самоспасателя, к груди хозяйственника.

- Видно, спешное дело, - понимающе вымолвил Еськов. - Значит, воду не возят? - И с улыбкой пообещал все исправить.

- Обманет, - сказал через минуту Люткин, глядя ему вслед.

- Зря с ним связался, - проворчал Миколаич. - Придешь выписать угля или леса - он тебе припомнит.

- Чего дрожишь-то? - отмахнулся Бухарев. - У тебя зять - Пшеничный.

- Любит царь, да не жалует псарь, - хмуро ответил Миколаич.

Действительно, уже с вечера водовозы стали доставлять в общежитие воду, а Скрипка проверял все бачки и, встретив Устинова, дружелюбно пожурил его за нетерпеливость. Благодаря этому, Устинова узнали многие в общежитии; даже на партийном собрании парторг сказал о нем несколько слов: человек, мол, с общественной жилкой, хорошо работает, примерно ведет себя.

Выезжая на поверхность, Устинов мылся в душевой, прощался со своими товарищами. Они шли в Грушовку к семьям, а он с грустью провожал их. Потом направлялся в столовую. Если там встречал Ивановского, то радовался, что есть хотя бы один человек, которому можно говорить все без утайки. Но Анатолий сошелся с одинокой бухгалтершей и в столовой бывал редко. К тому же он, кажется, внял совету работать по двадцать четыре часа в сутки и любить людей, во всяком случае, он привязался к женщине и ворочал под землей по полторы-две смены.

Устинов сел к окну за столик, покрытый зеленой клеенкой. Официантка принесла хлеб, пшенный суп и свиную поджарку. Она смотрела на него, не отходила. Краем глаза он видел ее крепкие в лодыжках ноги, обутые в спортивные тапочки со шнуровкой.

- Как вас зовут? - спросил Устинов.

Ее звали Лариса. Было ей лет двадцать семь, двадцать восемь. Статная, с высокой грудью кареглазая хохлушка.

"В Греции есть город Ларисса, - почему-то вспомнил он, - я когда-то был в Греции; смешно, но был, а сейчас там гражданская война, на том покрытом знойной дымкой острове Макронисе - концлагерь; белый храм Посейдона над Эгейским морем, делегация советской молодежи..."

- Лариса, - повторил он. - Вы грушовская?

- Что, заметно? - со сдержанным вызовом ответила она. - Боитесь грушовских? Вам из женского общежития больше нравятся?

- Перец у вас есть?

- В столовой нету, дома есть.

Устинову, наверное, следовало сказать то, к чему подталкивала ее фраза, но он только улыбнулся. Официантка еще немного постояла и ушла. Он не удержался, чтобы не поглядеть ей вслед.

После еды он остался на месте. Лариса прошла мимо соседнего стола, не взглянула в его сторону: голова гордо поднята, на губах независимая усмешка.

Идя по мокрой скользкой тропинке к общежитию, Устинов представлял себя грушовским обывателем. Вот он отпирает калитку, вступает в свой двор, где киснут под окном последние георгины, заходит в дом, а там полосатые половики, чистота, скромность, телевизор в простенке... Телевизор берем обратно, поторопились. Вместо телевизора - приемник "Восток-49".