Алекс Маркман - Заговор против террора

Молодец Маленков, — мысленно похвалил его Берия. Критиковать институт и сажать его бывших сотрудников — это то, что нужно Сталину. Все помнили короткую, но ясную его директиву об институте: разогнать.

— Верно! — громко вступил в игру Хрущев. — Всех этих трахтенбергов, капланов, Рубинштейнов, заклеймить. — Браво Хрущев! Так их, ученых, экономистов с мировым именем. С принципиальных позиций неуча, преданного идеям марксизма, — про себя одобрил Берия. — Что, нет у нас национальных кадров, марксистски подкованных? — гневно вопрошал Хрущев. — Я вот так понимаю; засилье произошло в науке некоторых лиц, безродных космополитов. Ежели у человека нет родины, что от него ожидать?

Хрущев, как и все остальные, знал что в записке Сталину доктор экономический наук Каплан делал упор на улучшение жизненного уровня народа. Как он посмел! Ведь Сталин ясно сказал перед собранием избирателей еще в 1946 году, что народу предстоит затянуть пояса по крайней мере на три пятилетки, если не более. Но именно жизненный уровень населения Хрущев не упомянул. На всякий случай.

— Я так понимаю, — говорил он, разрубая воздух ребром ладони. — Враги хотят нас уничтожить. А что говорят эти, из бывшего института Варги? Снизить расходы на вооружение. Это не по-марксистски, товарищи. Идеологически не правильно. Товарищи из института не понимают, что решается судьба страны. А вот безродные космополиты хотят повлиять на экономику. Нужно очистить экономическую науку от этих трахтенбергов, капланов, Рубинштейнов. — Заканчивая свою речь, он повторил: — Что, нет у нас национальных кадров, марксистски подкованных?

В представлении Берии Хрущев был каким-то экзотическим животным: хитрющая лиса в облике свиньи с клыками волка и самомнением льва. Берия ни на секунду не сомневался, что Хрущев понимал расстановку сил в Политбюро, тщательно пытался скрыть свою дальновидность под маской простачка, и принимал риск в игре, которая называлась «борьба за власть», как неизбежность. Он, несомненно, один из опаснейших соперников, однако как государственный деятель, как лидер, он немногого стоит. В этом Берия видел проблему власти: Сталин ненавидел и потому уничтожал всех, кто достигал успехов. А когда он, Берия, взорвет атомную бомбу, наступит его черед. Нужно уже сейчас готовиться к этому моменту. Задача обыграть Сталина куда сложнее, чем ядерный проект.

Вознесенский не выдержал хрущевской чепухи и прервал его.

— Я прошу учесть, товарищи, — вмешался он, озираясь и ища поддержки, — что закон стоимости действует и при социализме. Это не моя идея, а выводы Маркса, экономическое учение которого является основой нашего государства. А поскольку закон стоимости также действует в наших условиях.

Вот, последняя стадия падения в пропасть, — комментировал про себя речь Вознесенского Берия. — Взывает к здравому смыслу вождя. О каком законе стоимости он говорит? Единственная стоимость здесь — это власть.

Вознесенскому не удалось закончить фразу. Сталин взглянул на часы. Выражение бесконечной усталости появилось на его лице.

— На сегодня хватит, — медленно растягивая слова проговорил он. — Продолжим завтра. Поскребышев сообщит время и место совещания.

Вечеринка, на которую Кирилла пригласила Софа, устраивалась в честь дня рождения ее приятеля Гриши, сына Шигалевича. Ему исполнялось тридцать лет.

По дороге Софа призналась, что Гришка год назад пытался ухаживать за ней, и клялся, что влюбился с первого взгляда. Как утверждала Софа, фатальной трагедии не произошло, поскольку эта его любовь длилась не намного дольше, чем этот первый взгляд. Через день после отказа он влюбился в красивую татарку, которая от ревности чуть не содрала с него скальп, и спасло Гришку лишь то, что муж татарки, моряк, вернулся из плавания и вступил во владение буйной собственностью.

Гриша пригласил всех на квартиру отца, сохранившуюся за ним с тех времен, когда имя Шигалевича что-то значило в науке. Отдельная квартира почти в центре Москвы, больше ста квадратных метров. Большинство гостей было уже в сборе. В просторной передней их приветствовала кучка курильщиков; их всех, до одного, Кирилл уже знал по предыдущим встречам. Из комнаты, служившей столовой, вышел сам Шигалевич, и улыбаясь, пригласил проходить к столу.

Благодаря Софе Кирилл уже перезнакомился с ее друзьями, среди которых было много евреев. Он даже лично встречался с некоторыми членами ЕАК и сумел расположить их к себе. При нем люди не стеснялись говорить, но кроме резкой и, казалось, справедливой критики советской бюрократии и антисемитской пропаганды против «безродных космополитов», подлинных врагов Советской власти он разглядеть не смог. Для многих он стал своим: рассказывал нелепые случаи из своей армейской жизни, безобидные политические анекдоты, потешался над речью необразованных сержантов и офицеров, и вообще казался «своим» среди людей из этого образованного круга.

— Если кто-то с кем-то не знаком, перезнакомитесь позже, когда выпьем, — предложил Гриша, в то время как гости под шум двигающихся стульев теснясь рассаживались вокруг стола. В дальнем конце его, ближе к двери, сидели двое мужчин и одна женщина, в возрасте от 35 до 40 лет, явно русские. По их виду сразу можно было определить их образованность и безупречные манеры. Софа заметила взгляд Кирилла и обратилась к ним.

— Это Кирилл, — представила его Софа. — Журналист. В отличие от вас он почти еврей. У него приемная мать еврейка. Правда ведь, Кирилл?

— Да, — охотно согласился он. — Я даже знаю несколько слов на идиш, хотя мама всегда просила меня их не повторять.

— Давай, скажи что-нибудь, — весело загалдели со всех концов столовой.

Кирилл довольно ловко произнес несколько фраз, составленных из хотя и безобидных, но все-таки неприличных слов. Послышались смешки. Немного удивленные улыбки гостей выражали скорее недоумение, как будто они услышали говорящего попугая, выкрикивающего непристойности в приличном обществе.

— Ура! — закричал Гриша, поднимая рюмку водки. — Осталось только сделать Кириллу обрезание, но сейчас специалистов этой профессии не осталось, так что ты, Кирилл, в безопасности.

— Не соглашайтесь, Кирилл, умоляю вас, — послышался с другого конца забавный женский голос, и комната сотряслась от смеха.

— Она актриса из еврейского театра, — шепнула Софа ему в ухо, и прыснула.

— Не обращайте на этого безобразника внимание, Кирилл, — сказал Шигалевич, накладывая себе в тарелку закуску. — Он сам-то необрезанный еврей, если вы позволите мне раскрыть семейную тайну. Выпьем лучше за тридцатилетие этого оболтуса. — Он кинул на сына влюбленный взгляд, поднял бокал с вином, и все с криками к нему присоединились.