Алекс Маркман - Заговор против террора

— Вот, Олег Захарыч, познакомься, мой друг, Кирилл, о котором я тебе говорил, — обратился Панин к хозяину кабинета. — Мы ненадолго тебя задержим.

Человек за столом продолжал молча смотреть на Кирилла. Кирилл улыбнулся, как подобает при знакомстве, и протянул руку. Олег Захарович встал, пожал руку, но выражение лица его не изменилось: злое, подозрительное, враждебное.

— Садитесь, — кивнул он в направлении двух табуреток, стоящих по обе стороны стола.

И, обратившись к Кириллу, спросил: хочешь посмотреть, как следствие ведется?

— Да. Панин. Савелий Петрович говорит, что вы — один из лучших следователей.

Олег Захарович искоса глянул на Панина, и на его лице промелькнула тень презрительной улыбки. Потом он посмотрел Кириллу в глаза и сказал: — Да, у меня не забалуешь. Я врага народа за версту вижу.

Дверь в кабинет распахнулась, и охранник ввел человека средних лет, хотя точно определить его возраст было трудно. Он наверняка провел бессонную ночь и тревожный день. Его черные волосы, густо переплетенные сединой, спутались и свалялись, и казались грязными, как будто их не мыли годами. Костюм, когда-то приличный, был измят, как на бездомном. Очевидно, он спал в нем несколько ночей на голых нарах. Охранник усадил его на табуретку, переглянулся с Олегом Захаровичем и вышел.

— Фамилия, имя, отчество, — потребовал следователь от пришедшего.

— Михаил Моисеевич Шварцман, — ответил подследственный и испуганно заморгал, переводя взгляд со следователя на Кирилла и Панина.

— Шварцман, — повторил следователь. — Вы знаете, в чем вы обвиняетесь, гражданин Шварцман?

— Да, мне говорили. Но простите, я не знаю, как к вам обращаться.

— Меня зовут гражданин следователь. Признаете ли вы, гражданин Шварцман, свою вину?

— У меня нет никакой вины, гражданин следователь, — торопливо заговорил Шварцман.

— Я всю жизнь был предан советской власти и честно работал. Я инженер-механик, и в войну работал по четырнадцать часов в сутки на военном производстве..

— Кончай заливать херню, — прервал его Олег Захарович. — Ты с членами Еврейского антифашистского комитета был знаком?

Кириллу вспомнилось, что он где-то мельком видел Шварцмана. Но Шварцман был так перепуган и взволнован, что не узнал бы и близкого знакомого.

— Был. Но ведь нет ничего преступного в том, что я был против фашизма.

- Сука ты! — заорал Олег Захарович. — Че ты мне заливаешь? Ты что, думаешь я тебя в игрушки играть пригласил, или мне с тобой, вражиной, беседовать приятно?

Шварцман заморгал, и на глазах у него появились слезы. Он посмотрел на Кирилла, как будто ища поддержки.

— Смотри на меня, — более спокойно продолжал следователь. — Признаешь?

— Если бы я знал, в чем признаться, я бы признался, гражданин следователь. Но ведь я — преданный родине человек, в чем мне признаваться?

— Опять ты мне заливаешь, пес. — Следователь растянул губы в гадливой, полной ненависти гримасе, показав узкую желтую полоску нижних зубов. — Признайся во всем честно, трусливый гад. Я все равно доберусь до правды. Понял? У меня не бывало таких, которые не признавались. Понял? Я г-рю тебе, понял? — Он сократил слово «говорю» до «г-рю». — Я тебя спрашиваю еще раз, ты понял, че я тебе г-рю?

— Но ведь это же абсурд, — промямлил Шварцман. — Простите, но ведь.

— Не хрен тут прощать, — перебил его следователь. — Я вот тебе сейчас смажу по хлебальнику, и все тут мое прощение. Признавайся, гад, на ка-ку разведку работал?

Следователь поднялся со стула, показывая всем своим видом, что готов выполнить угрозу. Шварцман побелел от страха и слезы потекли по его небритым, и оттого казавшихся седыми, щекам.

— Я во всем признаюсь, гражданин следователь, во всем признаюсь, — залепетал он. — Скажите только, в чем признаться, и я признаюсь, я сам не знаю в чем я должен признаться.

— Перво-наперво, доложи мне, кто был с тобой в сговоре из ЕАК. А потом уж мы будем разбираться, какую роль ты там играл.

Кирилл резко встал со стула и, обращаясь только к Панину, сказал: — Нам пора идти.

— В самом деле, — согласился Панин. — Спасибо, Захарыч, — сказал он, направляясь к двери. Когда они вышли, в кабинете раздался крик.

Шли обратно молча, по мрачным коридорам, а когда за ними закрылась лязгающая дверь, Панин хлопнул дружески Кирилла по плечу.

— Посмотри, какая погода. Дождались лета, люблю я это время, видать, романтик я неисправимый. Женщины расцветают, как розочки по утрам. Давай, зайдем в пивную, расслабимся малость.

— И часто ты расслабляешься? — спросил Кирилл.

— Каждый день. Работа такая.

В пивной почти все столы были заняты, и густой запах пива и табачного дыма ударил в нос крепче, чем тюремная вонь. Шустрый официант усадил их среди тесно расставленных столов. Как по мановению волшебной палочки перед ними появились две кружки с лопающейся пеной.

— Ты тоже так допрашиваешь? — спросил Кирилл и тут же подозрительно огляделся. Слева сидели трое, по виду интеллигенты, и сдержанно переговаривались, скрывая свои слова в пьяном гуле пивной. Впереди, за столом заставленным кружками, сидело четверо молодых людей, явное хулиганье. Они говорили громко, матерились и порой поглядывали по сторонам с презрительным вызовом к трусливой толпе.

— Нет, не так, — ответил Панин. — Я задаю, быть может, подобные вопросы, потому что мне передают арестованного, которого уже обвинили в измене родине, в заговоре, и еще в чем. Я обязан им задавать вопросы по делу.

— И что, они все признаются во враждебной деятельности?

— Нет, не все. Но большинство.

— А ты. Почему они признаются? Что, все враги?

Панин хмыкнул и достал из кармана чекушку водки.

— Разлить? — спросил он. — Ерш пьешь?

— Редко. Давай, разливай.

Кирилл следил, как льется прозрачная жидкость из маленькой бутылки в его кружку пива, и с нетерпением ждал ответа. Когда он отхлебнул смешанное зелье, голову заполнил успокаивающий дурман. Панин сделал два солидных глотка, облизал остатки пены с губ и строго посмотрел на Кирилла.

— Нет не все. А какая разница?

— Как это? Что с ним будет, если не признался?

— Дело идет в суд независимо от того, признался он, или нет. Суд и решает.

— Значит, как следователь ты можешь спасти э. непричастного?

— Пацан., - начал он, но Кирилл его перебил.

— Я тебе не пацан, сколько раз тебе говорил.

— Пацан, — упрямо продолжал Панин. — Суд может приговорить к расстрелу или лагерям независимо от того, признался он или она, или нет. Если суд состоит из людей, которые.., ну сам понимаешь, не очень понимают свой долг, то они могут послать дело на доследование. Тогда его передают таким, как Олег Захарович, а у него все признаются.

— А если все же не признаются? — спросил Кирилл.