Патрик О'Брайан - Капитан первого ранга

Стивен посмотрел на капитана внимательным немигающим взглядом. Неужели его мучит все та же сердечная рана? На первый взгляд Джек выглядел спокойным, правда неестественно веселым. Но актер из него был никудышный.

— Так вы не поедете на берег, Джек? — спросил доктор.

— Нет, сэр, — отозвался тот. — Останусь на корабле. Между нами, — продолжал он, понизив голос, — вряд ли я по своей охоте когда-либо ступлю на сушу. Я готов подвергать себя любому риску, кроме риска ареста. Однако, — воскликнул он с тем деланным легкомысленным выражением, столь хорошо знакомым доктору, — я вынужден просить вас купить нам приличный кофе, если вы поедете. Киллик в этом ничего не смыслит. Он может отличить хорошее вино от плохого, как и подобает контрабандисту, но в кофе он не разбирается.

— Еще нужно купить горошка, — кивнув, ответил Стивен. — Я зайду в госпиталь и загляну в Нью-Плейс. Что-нибудь передать?

— Разумеется, горячий привет и наилучшие пожелания Бабингтону и остальным раненым поликрестовцам. Привет и Макдональду. Скажите, пожалуйста, Бабингтону: мне очень жаль, что я не могу навестить его. Это никак невозможно.

Стивен Мэтьюрин покинул госпиталь лишь под вечер. Пациенты его шли на поправку; один из них, тяжело раненный в живот, удивил его тем, что был все еще жив. Руку свою Бабингтон сохранил. Как медик, доктор чувствовал себя свободным и удовлетворенным, идя по городу в сторону Нью-Плейс. Но другая часть его души, мятущаяся и встревоженная, была настолько готова к неожиданному, что он ничуть не удивился, увидев запертый дом с заколоченными окнами.

Выяснилось, что джентльмена, который был не в своем уме, увезли в карете «несколько недель назад», а может, «где-то в прошлом месяце» или же «до того, как мы собрали яблоки». Выглядывая из окна, он кланялся, хохотал так, что чуть не лопнул, а на кучере была шляпа с черной кокардой. Прислуга уехала на следующий день в фургоне, а неделю спустя или позднее дама, которая здесь жила, отправилась куда-то — не то в Сассекс, не то в Брайтон, а может, в Лондон. Больше ее словоохотливые местные жители здесь не видели. Мистер Поуп, дворецкий в Нью-Плейс, был джентльменом гордым и заносчивым, да и все слуги были надутые лондонцы, которые якшались только друг с другом.

Будучи, в отличие от Джека, человеком приземленным, Стивен открыл нехитрый замок садовой калитки куском проволоки, а кухонную дверь — медицинским инструментом. Не торопясь, поднялся по лестнице и, отворив обитую зеленым сукном дверь, вошел в залу. Напольные часы с заводом на тридцать суток по-прежнему шли, хотя гиря почти касалась пола. Их неторопливое тиканье, раздававшееся в зале, преследовало доктора, направившегося в гостиную. Тишина; кресла затянуты чехлами, ковры скатаны, мебель расставлена; в лучах света, пробивавшихся сквозь ставни, вертелись пылинки и моль. Он обнаружил тонкую паутину в самых неожиданных местах, к примеру около резной каминной доски в библиотеке, где мистер Лаундс крупными буквами написал мелом несколько строк из Сафо.

— Изящный почерк, — заметил Стивен, разглядывая надпись:

«Зашла луна, зашло созвездие Плеяд; минула полночь; часы сменяются часами, а я лежу одна, одна. Быть может, здесь и я, Сафо, лежу одна. Пол не имеет значения, он для партнеров одинаков».

Кругом полное безмолвие. Воздух неподвижен, ни малейшего колебания. Запах некрашеных досок. Комод повернут ящиками к стене.

В ее комнате такие же стерильные чистота и порядок: даже зеркало закрыто чехлом. Это было явно излишней предусмотрительностью, поскольку серый свет был слишком слаб. В глухой тишине не было атмосферы ожидания или какой-то напряженности. Поскрипывание досок под ногами не было сопряжено с опасностью, не обостряло неутоленную страсть. Он мог бы прыгать и кричать, но достиг бы не большего результата, чем мечущаяся между стекол муха. Картина была столь же бессмысленная, как смерть, как череп в полутемном склепе; здесь не было ни будущего, ни прошлого. У него возникло ощущение, что все это он уже когда-то испытал, обстановка была будто знакома ему; он знал, что будет дальше в этом сновидении; предвидел, какие слова будут сказаны незнакомцем в карете и что он на них ответит, угадывал расположение комнаты, которой никогда не видел, и даже помнил рисунок обоев.

В корзину для бумаг были брошены скомканные листы — единственный знак беспорядка в этом царстве отрицания жизни, единственное исключение в завершенности прежде увиденной картины, кроме идущих часов.

— Что же я ищу? — спросил доктор, и звук его голоса прокатился по открытым комнатам. — Сообщение о моей безвременной смерти?

Но это были листки, исписанные рукой слуги, с совершенно бессмысленным содержанием. На одном видна была проба пера: строки, написанные пером, которое разбрызгивало чернила, очевидно, имели какой-то смысл, но теперь ничего невозможно было разобрать. Он швырнул их назад в корзину, долгое время стоял, прислушиваясь к своему сердцу, и направился прямо в гостиную Дианы. Здесь он нашел то, что и рассчитывал найти: совершенно голые стены. Нарядная мебель из атласного дерева, придвинутая к стене, была не в счет и не меняла общей картины. Однако в этой комнате сохранился едва ощутимый аромат хозяйки, исходивший не то от какой-то полки, не то от буфета, где-то он был чуть сильнее, где-то чуть слабее, и требовалось особое обоняние, чтобы его уловить.

— Во всяком случае, — произнес Стивен, — ничто не указывает на то, что мы расстались навсегда.

Очень осторожно затворив дверь, он спустился в залу; остановил часы, наложив свою печать на дом, и вышел в сад. Заперев замок, пошел по усыпанным павшими листьями, заброшенным дорожкам и, выйдя через зеленую калитку, очутился на пролегавшей вдоль берега моря дороге. Заложив руки за спину и не отрывая глаз от убегавшей вниз дороги, пока она была видна, он шагал по ней до тех пор, пока не увидел огоньки Диля. Вспомнив, что оставил шлюпку в Дувре, до которого было несколько миль, повернулся и пошел назад.

— Вот и ладно, — проронил доктор. — А то сидел бы в гостиной какого-нибудь отеля, а затем отправился спать, не поговорив и не обменявшись любезностями ни с кем. Все вышло очень удачно. Я наслаждаюсь этой гладкой, песчаной дорогой, которой нет конца.

Утром произошло много событий, к примеру более близкое знакомство с мистером Флорисом, судовым врачом, который предложил ему посетить лазарет, оборудованный сконструированным им виндзейлем, подававшим свежий воздух в нижние помещения. Мистер Флорис рассыпался в любезностях и страстно желал услышать мнение доктора Мэтьюрина относительно операции, которая предстояла Уоллесу. Такой операции по поводу надлобковой кисты доктору Мэтьюрину наблюдать еще не доводилось. Вторым событием было появление миссис Миллер с ребенком. Этим ясным, ранним утром «Резвый» стоял на одном якоре, и на мачте развевался синий с белым квадратом отходной флаг.