Томас Фланаган - Год французов

Мур скептически посмотрел на него.

— Так вот какова «ваша воля»! Я правильно понял? Вы пришли за тем, чтобы я, развязав вашим йоменам руки, напустил их на крестьян графства?

— Ну, не вы лично, господин Мур. Но вы в добрых отношениях с Деннисом Брауном. Всякий знает, что ваши семьи дружат испокон веков.

— Глупый вы человек, — только и сказал Мур.

— А по-моему, глупец — вы, Мур. — Купера задело не столько обидное слово, сколько небрежный тон Мура. — И наших краев вы не знаете совсем.

— Того, что я знаю, хватит, чтобы прийти в ужас. И Деннис Браун, если я в нем не ошибаюсь, тоже не остался бы равнодушным, как и любой благоразумный и порядочный человек. Вам бы поговорить с Джорджем Фолкинером. Он, похоже, человек здравомыслящий.

— Не знаете вы Мейо, — упрямо пробубнил Купер.

Он полдня скакал сюда, а зачем? Чтобы выслушать оскорбления от католика, не имеющего никакого представления об этом крае. Толкует о благоразумии, о порядочности, а здешняя порядочность — это дюжина дворянских ружей, арендаторская плетка со свинчаткой да крестьянские дубинки.

— Вы, капитан Купер, как и ваши приятели, мировой судья, и власть у вас в руках такая, о которой я бы и мечтать не мог. Так и пользуйтесь ею, а тайролийских йоменов не впутывайте. Не ко времени сейчас в графстве каратели-протестанты в красных мундирах.

— Ах, протестанты? — Купер с радостью ухватился за слово. — Вот вы и выдали себя с головой!

Мур вздохнул.

— Что толку читать вам нравоучения или призывать к законности. Напрасная трата сил. Вы говорили, что вам и совет мой пригодится, так слушайте. Только что по разным графствам прокатилось восстание. Оно еще может вспыхнуть вновь. Да и вдруг французы снова пришлют флот. У нас в Мейо спокойно, и это наше счастье. Так берегите же его. Конечно, Избранники должны получить по заслугам, но не подливайте масла в огонь, это безрассудство. Уверен: то же, слово в слово, посоветовал бы вам и Деннис Браун.

— Нечего сказать, хорош совет. — Купера, словно тугой воротничок мундира, душил гнев. — Я, выходит, сиди и жди, пока меня с собственной земли прогонят?

— Уверен, не так уж ваши дела плачевны, — сказал Мур. — Времени хватит, чтобы действовать спокойно и по закону. Неужели из-за того, что одному помещику не заплатили по закладной, нужно поднимать вверх дном все графство, да еще в столь смутные времена?

Вновь Купера кольнул невыносимо спокойный тон Мура.

— Подумать только! А я-то по доброте душевной приехал к вам поделиться бедами нашего графства.

— Спасибо за душевную доброту, — ответил Мур. — Я откликаюсь на беды нашего графства, насколько позволяют мне ваши законы.

— А законы эти для того и введены, — потеряв самообладание, крикнул Купер, — чтобы паписты знали свое место.

— Вы совершенно правы, — согласился Мур. — Я свое место отлично знаю. Это Мур-холл, и я хочу, чтоб в округе царили тишина и покой.

Купер надул щеки и с шумом выпустил воздух — возразить ему было нечего. Что этот человек понимает? Живет себе под голубыми потолками, расписанными голыми белыми богинями, и чужды ему заботы бедного помещика: куда ни кинь, всюду либо ожесточенные крестьяне, либо безжалостные ростовщики!

— Успокойтесь. Глупо с нашей стороны давать волю чувствам. Давайте-ка заново обсудим положение, а вы пока отведайте еще шерри. — Мур вынул из кармана часы, щелкнув крышкой, открыл, взглянул, который час.

— Нам и прежде-то редко что доводилось обсуждать. А сейчас и подавно нечего, — напыщенно заявил Купер, встал, одернул алый мундир. И, ощутив под пальцами атрибут своей власти, успокоился. — Пора ехать. Путь неблизкий.

Мур поднял свою рюмку, ароматы Испании полонили рот, язык. В одном прав Купер: далеко, ох как далеко отсюда Испания. Он выглянул в окно на озеро, а ему виделись кривые улочки, белые и желтые крыши под ослепительным солнцем. Не поворачиваясь, он обратился напоследок к капитану:

— Будьте благоразумны. Не рубите с плеча.

— Не беспокойтесь. Уж чего-чего, а разума у меня хватит. Как-никак не один год в этом графстве управляемся. Знаем, что и когда в ход пустить.

Мур резко повернулся к нему, губы у него поджались, голубые глаза засверкали.

— Ой ли? Неужто можно управлять лишь кнутом и дубинкой, неужто ваши законы зиждутся лишь на исполосованной до крови крестьянской спине да на доносах, за которые вы суете Иуде мерзкий сребреник!

Не веря своим ушам, Купер воззрился на Мура.

— А сами законы — столбы для порки, плетка да виселица, — продолжал Мур, бросая каждое слово в лицо Куперу, — а не бумажки с пустыми предписаниями, которые сочиняют в Дублине. Неудивительно, что озверелые крестьяне убивают ваших управляющих и топят их тела в болотах. И у вас еще хватает наглости искать у меня поддержки в своих гнусных планах?!

— Вы сошли с ума? — спросил, именно спросил Купер. Потому что чем, как не сумасшествием, объяснить столь внезапный переход Мура от леденящего безразличия. Ну и дурак же я, подумал Купер, послушал Кейт — и вот дал Муру повод покуражиться: сначала холодная язвительность, потом пустословная проповедь, ни дать ни взять священник-пресвитерианин.

— Может, и сошел, — ответил Мур, с трудом взяв себя в руки, — после глупых речей немудрено и спятить.

— Верно, только глупец и может прийти к вам.

— Смотрите не забудьте письмо. — И Мур протянул ему послание Избранников.

Хамское отродье. Да, автор письма знает толк в эпитетах. Прелюбопытнейший документ. Он проводил Купера, вежливо попрощался, будто и вся беседа состояла лишь в обмене любезностями. Купер не проронил ни слова, но в душе его клокотала ярость.

Невесело задумавшись, ехал Купер на своем гнедом мерине по рябиновой аллее. Лучи солнца, пробиваясь сквозь густую листву, испещрили землю светлыми пятнами. Что Фогарти, что Мур — один черт, заговорят в два счета простого прямодушного протестанта. Купер мысленно обращал к Муру слова, от которых тот бы потерял дар речи, только к чему это сейчас. Какой Мур католик?! Это с его-то изысканными манерами и английской речью! Какой он дворянин? Сын контрабандиста, торговавшего втихую вином на побережье Килкуммина. Жаль, что сейчас уже не выскажешь всего этого ему в лицо. Никогда не заседать Муру в суде, никогда не исполнять ответственных поручений короля. Впрочем, ему, поди, до этого и дела нет, усадьба у него прекрасная, земли вдосталь, да и денег четверть миллиона. Будь сейчас здесь старый Джошуа Купер, поставил бы его на место. Вспомнив о предке, капитан немного повеселел, ему живо представилось лицо на портрете: служака-солдат, отважно расправлявшийся со всякими Мурами, этим католическим сбродом.

Мур стоял на балконе и смотрел вслед маленькой круглобокой фигуре в ярко-красном мундире. Да, наглядный пример «маленького» человека, который, однако, способен посеять большую смуту, — есть такая порода людей. К делам духовным Мур относился недоверчиво и в Лондоне гордился тем, что стоит выше распрей католиков и протестантов. Здесь же все повернулось иначе. Конечно, он презирал глупое чванство Купера. Но за презрением ярким пламенем полыхал гнев: как смел жалкий, не видящий дальше своего носа фермер занять более высокое положение. Вот на какой мысли однажды поймал себя Мур. И сейчас он глядел вслед удаляющемуся всаднику, и гнев не угасал. Неотесанный мужлан, жалкое семя какого-то солдатишки из армии Кромвеля, и вот историей ему уготовано властвовать на этой навозной куче. Хамское отродье. Великолепно сказано. Он повернулся и пошел прочь с балкона.