Томас Фланаган - Год французов

— Может, вы вспомните что-либо еще? — спросил офицер.

— Я уж и не помню, чего говорил, а чего нет, — ответил Баррет. — Не все ли равно.

— Соберитесь с мыслями, — посоветовал я, — сейчас вам нужно помолиться.

— Писать умеете? — спросил офицер. — Расписаться сможете?

Я положил ему на плечо руку.

— Оставьте его в покое, молодой человек. Пусть немного побудет наедине с самим собой.

— Сколько времени у меня осталось? — спросил Баррет.

— До рассвета.

— Так уже светает, — бросил кто-то.

В хижине, однако, было темно, лишь тускло горела Свеча.

— Я останусь с вами, — пообещал я Баррету.

— Много б отдал, чтоб сейчас исповедоваться, — вздохнул он. — Какой же черной и грешной предстанет душа моя на Страшном суде.

— Молитесь, искреннее покаяние, может, и спасет. Господь милосерден, — сказал я.

Вдруг Баррет улыбнулся мне.

— Странно я исповедуюсь. Протестантскому священнику и английскому офицеру. Но и этого, поди, хватит.

— Ну что ж, — решил офицер. — Мы оставим вас ненадолго. — Он встал и сразу растворился во мраке.

— Я побуду с вами, — напомнил я. — Я приду в самом конце. Вам будет не так одиноко.

Баррет промолчал.

Мы с офицером вышли из хижины, остановились. Ночная мгла уже рассеивалась.

— Жаль, что у бедняги нет священника, — вздохнул офицер. — Они, кажется, верят, что святые отцы в силах прощать им грехи.

— Вроде бы, — кивнул я. — Если видят истинное покаяние.

— Как по-вашему, он рассказал нам правду? — недоверчиво спросил он.

— Отчасти, — ответил я. — Кое-что — правда.

— И священнику он исповедовался бы так же?

— Не знаю.

Как и повелось с 1789 года, осенью король приехал в Уймут на воды. Двумя днями раньше офицеры с фрегата «Аргус» преподнесли ему пики, привезенные из топей Баллинамака. Его Величество взял одну из них, подивился, как грубо сработано: на ясеневое древко насажено неумело выкованное в одной из кузен Мейо плоское лезвие с коротким кривым зацепом у основания. Наверное, таким же оружием пользуются дикари на африканском побережье. Его Величество покачал головой и велел присовокупить эти пики к своей коллекции диковинок.

Гонец с донесением от Нельсона застал короля на прогулке. Гонец за семнадцать часов проскакал верхом сто тридцать миль. В Лондоне уже знали о радостной вести. Накануне о ней возвестили колокола собора Святого Павла, перезвон подхватила вторая церковь, за ней — еще, и вскорости колокола били по всему городу. Ночью город был расцвечен огнями, с Тауэра салютовали пушки. Его Величество дважды прочитал донесение, после первых трех слов его охватило волнение, второй раз он читал, уже успокоившись. К изумлению собравшихся на прогулочной площадке, король вдруг зарыдал. Крупные слезы катились по щекам, все его грузное тело содрогалось. Присутствующие решили, что весть о поражении. Потом, еще более изумив всех, король стал читать донесение вслух, голос его был тих и неразборчив, и вместе с тем угадывалась волнующая нотка облегчения.

Адмирал лорд Нельсон нижайше просит довести до сведения Его Величества и господ лордов Адмиралтейства, что французский Средиземноморский флот разгромлен в бухте Абукир в устье Нила. Армия генерала Бонапарта в Египте полностью отрезана от всяческих источников помощи и подкрепления. Средиземное море отныне и во веки веков принадлежит Британии. При уничтожении французского флота не пострадал ни один британский корабль.

— Небывалая и воистину чудесная победа, Ваше Величество, — заговорил первым лорд Стэнли. — За какой-то месяц подавлено восстание в Ирландии, повержен враг в Египте, на другом краю света.

Но король не вслушивался в его слова. Не выпуская свитка с донесением из рук, он зашагал по площадке. Скудное и неразвитое воображение его рисовало смутные ландшафты, зеленые долины, пески пустынь, глубокое синее море, молниеносную атаку британской пехоты — безбрежье красных мундиров. Их ведут офицеры, указывая вперед обнаженными шпагами. На океанской глади под голубым с белыми облаками небом — ни дать ни взять цветная литография — британские корабли бьют вражеский флот, из черных пушек на бортах вырываются клубы белого дыма. А британский флаг гордо реет вопреки логике в совершенно безветренном небе. Король — внук и правнук германских князей — до глубины души проникся патриотическими чувствами. Снова само провидение пришло на помощь Англии, пришло неспешно, размеренным шагом через болота и пустоши, через океанский простор. Воистину англичане — народ, избранный Всевышним.

В тот вечер Его Величество посетил театр. Там демонстрировали наспех поставленную «живую картину»: «Британия попирает Анархию и Мятеж». Абукир. Король с удовольствием повторял по слогам незнакомое слово. Британия, выпятив в праведном негодовании могучие груди, прижала к земле Мятеж твердой ногой в сандалии. У ее ног пугливо взирала на нее Анархия. Впечатляющая картина. Король хлопал в ладоши от души. Как же называлось то графство в Ирландии, где высадились французы? Однако ж до чего удачно все кончилось!

Эмбера и его офицеров разместили в гостинице «Почтовая карета», к югу от реки Лиффи на улице Досон. С тех пор как несколько десятков лет тому назад маркиз Килдар построил там огромный особняк, район этот стал считаться великосветским. «Куда иду я, туда идут и остальные», — говаривал он тем, кто был настроен против него. И впрямь за ним шли и пэры, и члены парламента, и стряпчие, и банкиры, и купцы. Их дома утопали в зелени или стояли друг против друга на широких, но грязных улицах. Здесь жило приятное милое общество, оно кичилось своим новомодным укладом жизни, новыми, не знавшими былых времен домами, тем, что их безоблачное существование не затягивали тучки с северного берега Лиффи, там стоял совсем иной Дублин, ему были ведомы и бандиты, и воришки, и господские паланкины, и узкие, скудно освещенные факелами переулки. Этот же Дублин был новенький, одетый с иголочки в кирпич и камень. Ветер доносил с холмов едкий дымок костров на торфяниках, внезапно налетали быстрые и сильные дожди, они смывали грязь и пыль. Как приятно пройтись по улице, раскланяться со знакомыми, переброситься словом с приятелем. Рядом, у начала улицы Крафтон, колледж Святой Троицы, напротив — здание парламента. И так далеко-далеко восстание и болота в каком-то Мейо. Над Грин-колледжем высится конная статуя короля Вильгельма — символ протестантства в протестантском городе. А повернете направо, пройдете по улице Нассау и свернете за ограду колледжа Святой Троицы, и окажетесь на улице Досон.

В сентябре многие дублинцы избирали для прогулок именно этот путь — а вдруг посчастливится увидеть в окне французского офицера. Фонтэн, по характеру мужчина очень обходительный, порой посылал воздушный поцелуй какой-нибудь молодой даме, а то и паре девушек, которые, взяв друг дружку под руку и застенчиво потупившись, все же краешком глаза следили за окном. От такого внимания они ускоряли шаг, но на углу улицы Анны останавливались и делились увиденным. Французские офицеры пользовались у дублинцев огромным успехом, недавние страхи их миновали, и все казалось на редкость романтичным приключением. Думалось, что французы будут строгими маньяками якобинцами, однако они оказались едва ли не щеголями, несмотря на поношенные мундиры. Среди британских офицеров считалось хорошим тоном навещать французов и выслушивать от них — непосредственных участников — рассказы о первоначальных планах и сражениях, а наиболее проницательные англичане замечали, что отношения между Сарризэном и Фонтэном весьма натянутые. И уж ни от чьего глаза не укрылось, с каким презрением и высокомерием отзывались те о союзниках-ирландцах.