Клара Фехер - Море

— Видите ли, Ремеры основали в Лондоне завод, и если пожелают, вернутся на родину, если не захотят, останутся там. Их деньги, их дело.

— Но я сейчас, думая об этом, учитываю государственные интересы.

Тибор выпил рюмку коньяку, подпер голову кулаками и посмотрел девушке в глаза.

— Любопытно. Что же вы думаете об этом с учетом государственных интересов?

Агнеш смутилась.

— Я думаю… это измена родине, это разоряет страну.

— Верно. Измена. А что такое родина?

— Родина? — оторопело переспросила Агнеш. — Родина, так сказать… все, что нас окружает… люди, природа… страна.

— Какие люди?

— Родители… вce, кого мы любим.

— А почему бы вам сразу не продекламировать те прелестные стишки, которые вы учили в школе: «Знаете ли вы, чго такое родина? Тот уголок земли, где мы родились…» Вы помните продолжение? Ах, да, вспомнил: «Ветви акации тянутся к окнам, под стрехой ласточек радостный щебет, куда бы счастье ни унесло вас, родину эту не забывайте…»

— Я не знаю этого стихотворения, — подняла голову Агнеш.

— Полноте. Ведь его учат в третьем классе начальной школы.

— Я не здесь кончала начальную школу.

— А где?

— В Чехословакии. Там я и родилась.

— Восхитительно! Так где же ваша родина?

— Здесь.

— Почему?

— Потому… потому что мои родители венгры, потому что мой родной язык венгерский, я здесь училась в средней школе… потому что я люблю Будапешт.

— Великолепно. А теперь я вас попрошу на основании столь блестящих и убедительных аргументов определить, где моя родина. Ладно?

— Попробую, — улыбнулась Агнеш.

— Все начинается просто. Родился я в Будапеште, но мать у меня — австрийка, а отец — секейский дворянин. Родных языков у меня сразу три. От бабушки по отцу я научился говорить по-венгерски, от матери — по-немецки, а от мадемуазель Дюфриш — по-французски. До двенадцати лет я каждый год проводил каникулы в Чикских горах, карабкался на скалы, жил в шуме холодных как лед горных ручьев, среди сине-зеленых сосен, наслаждался видом резных секейских ворот и песнями пастухов. Но зимой я все-таки больше любил Пешт, искусственный каток, молодежные спектакли в городском театре и в «Урании», любил величественное кирпичное здание гимназии на улице Марка, ребят, с которыми нередко дрался до синяков. Когда же мне исполнилось двенадцать, я попал в Вену к бабушке и бродил по Рингу, Кертнерштрассе или Мариахильферштрассе, так же как у себя дома по Бульварному кольцу или по проспекту Ракоци. В огромном парке Бурга я готовился к экзаменам на аттестат зрелости, там же впервые влюбился в белокурую венскую девушку, по имени Лизл, фамилии которой уже не помню. Затем два года я учился в Риме, полгода занимался живописью во Флоренции и почти год скитался по Европе. Блуждая среди крохотных магазинчиков на Понте Веккио, я засматривался на серебристую гладь Арно, в Лувре преклонялся перед мраморной Венерой, а в дождливые осенние сумерки вспоминал Ади на берегах Сены. Так что, Агнеш, родина — это вся земля. Сегодня ее границы проводят, а завтра их стирают. Надо искать нечто вечно человеческое. Кардуччи достоин такой же любви, как Петефи, как лавры Южной Италии, как цвет акаций на Алфельде… Думаете, Колумб только в угоду испанской королеве Изабелле открыл Америку? Шекспира могут присвоить себе англичане? Разве Кох и Эдисон принадлежат одной нации? Ошеломляющий парадокс: человек — это маленький, одинокий, слабый индивид, его жизнь не что иное, как мимолетная тоска по прекрасному, и, поверьте, эта непонятная маленькая судьба едина для всего человечества. Понимаете?

Агнеш молчала.

Мягкий теплый голос Тибора волновал и тревожил ее, его убедительные доводы пугали и были непонятны.

— Одним словом, — опять начал Тибор, но, посмотрев на девушку, вместо того, чтобы сказать: «Рассчитываю на вашу помощь», — вежливо наклонил голову и закончил фразу: — в воскресенье мы пойдем на «Мейстерзингеров». Если позволите, я зайду за вами. Заказать еще что-нибудь?

— Да. На сей раз — коньяк.

Коньяк с непривычки обжигал горло. Агнеш пила его медленно, любуясь граненой рюмкой и золотистым напитком. «Как выглядит Понте Веккио?» — подумала она.

— За что выпьем? — спросил Тибор и протянул девушке вторую рюмку. — За мир? Или за счастье? Или вы не скажете мне?

По требованию публики певица снова вышла на помост, и из-за шума в зале Тибор не расслышал, что ответила ему Агнеш.

Отарый Карой Чаплар каждую субботу уходил домой несколько позже обычного. Смена кончалась в два часа, но с трех до пяти проходило собрание «Общества взаимопомощи добрых друзей». Собрание проводили в корчме, которая называв лась «Лучше, чем дома», в отдельной шестнадцатиметровой комнате с побеленными стенами, где вся мебель состояла из трех тесовых без скатертей столов, нескольких расшатанных стульев и железной печки. Над трубой печки от дыма и копоти образовались фантастические картины. Если внимательнее присмотреться, то можно было обнаружить огромного сарацина из сказок «Тысячи и одной ночи», скачущий табун лошадей и обуглившийся папоротниковый лес. Но всего этого не замечали, так же как не читали и не принимали всерьез приколотых к стенке строгих надписей: «Пьяных не обслуживаем», «В кредит не даем», «Рюмок не уносить», «Плевать воспрещается». Единственной картиной, которую, как видно, все-таки заметили, был портрет сына Хорти в траурной рамке. Рядом с ней на стенке кто-то вывел углем: «Подохла пьяная свинья». Под этой надписью уже другим почерком было написано: «Дохлую собаку не пинай, ты сам — пьяная свинья».

Перед четырьмя членами общества скромно стояла полулитровая бутылка вина и сифон содовой воды. Это было последнее заседание. Общество распускалось. Деньги уже возвратили членам: с трудом удалось выплатить только взносы, процентов никому не досталось. Руководители и вовсе ничего не получили. Да и как могло быть иначе, когда все только и знают, что просят пособия, а возвратить деньги не могут и даже не в состоянии выплатить проценты. Варга ушел в армию, пришлось дать его жене двести пенге. У Ковача старший сын погиб на фронте, и сейчас к нему переехала невестка с тремя малышами — опять извольте сказывать помощь.

Члены общества сидели молча. Наконец поднялся старый Варна, разлил в стаканы остатки вина и, положив руку на плечо Кароя Чаплара, сказал:

— Итак, друзья, пришел и этой затее конец. Вот что вышло из наших накоплений!

Молнар, худой, с маленькими усиками и испуганными глазами, передернул плечами.

— Да, пожалуй, лучше разойтись… Теперь, стоит с кем-нибудь поболтать за кружкой пива, и тебя вызывают на допрос.

— Мог бы и раньше отказаться, если боишься…