Еремей Парнов - Собрание сочинений: В 10 т. Т. 10: Атлас Гурагона; Бронзовая улыбка; Корона Гималаев

Они достигли вершины перевала, где находилось маленькое озерцо дождевой воды. В нем отражались туманные снеговые вершины.

29 июня вышли к реке Чумар. Кровавый поток перерезал желто-серые пески. Вязкий красный, как киноварь, ил придавал реке зловещий вид. Мулы испуганно кричали и не хотели сдвинуться с места. Погонщики пинками загнали их в воду. Животные вязли в иле. Ложились на бок. Обтекающие их кровавые потоки пенились. Люди выкрикивали проклятия и молитвы, исступленно хлестали кнутами по мокрым лошадиным спинам. Казалось, что все вдруг сошли с ума. Двух мулов унесло потоком вместе с поклажей.

Пройдя десять верст, остановились лагерем у подошвы Куку-шилэ. В этот день некоторые амдоские ламы ходили на охоту. Они принесли трех антилоп оронго. Всех паломников пригласили на угощение.

— Почему вы убиваете животных? — спросил Цыбиков одного из лам, с которым ему уже приходилось беседовать и раньше. — Разве у лам Амдо свои особые законы?

— Закон для всех один, — строго ответил лама. — Все мы еще на родине отказались от духовных обетов. Лишь вернувшись назад, мы вновь примем их. Путь в Тибет труден. Редко кому удается соблюсти монашеские правила. Может случиться всякое… Порой приходится воевать с разбойниками, а в перестрелке немудрено и убить человека.

Поэтому мы, будучи теперь обыкновенными людьми, позволяем себе охотиться на антилоп.

В чем-то лама был, несомненно, прав. Дорога в Тибет трудна и жестока. Одолеть ее может лишь человек, свободный в своих действиях. Но Цыбикова поразила та удивительная легкость, с которой ламы отнеслись к охоте. Караван не испытывал пока недостатка в еде. Убийство оронго было вызвано не нуждой, а лишь желанием послать пулю в легкую добычу. И это желание, очевидно, возникло сразу же, как только ламы сложили с себя обет. Значит, ахимса была для них не глубоким нравственным убеждением, а всего лишь темным языческим табу, которое ничего не стоит снять.

Постепенно он начал понимать, что представляет собой буддизм в Тибете. Теперь он понял всю глубину своей ошибки. Заговорив тогда с одноглазым об охоте, он допустил промах, который можно было бы легко исправить, знай он про обычай слагать обет. Но он не знал об этом обычае. И его ответ одноглазому становился от этого ошибкой вдвойне. Оставалось надеяться, что тот ничего не понял и забыл про разговор. С тех пор им не пришлось поговорить вновь.

Они преодолели еще одну красную реку и, поднявшись по пади перевала Дун-буре, стали готовиться к длительной стоянке. Пошел снег. Холодный, пронизывающий ветер гасил пламя и сдувал жалкие уголья. Пришлось сложить из камней загородку. Только тогда костер разгорелся.

Цыбикова сильно лихорадило. Голова просто раскалывалась от боли. Он измерил себе температуру. Оказалось — 38,5°. Пришлось проглотить порядочную дозу хинина. Но только он собрался закутаться потеплее и заснуть, как к нему подошел одноглазый.

— Что это за стеклянная палочка, которую ты сначала спрятал под чубу, а потом вытащил и разглядывал на свет? — спросил он. — При этом ты еще качал головой от огорчения?

Он видел, как Цыбиков ставил себе термометр!

— Это священный амулет, который дал мне один великий лекарь, — ответил Цыбиков. — Он показывает, как сильно хворает человек.

— А мне можно посмотреть?

— Нет, — сказал Цыбиков, проклиная в душе шпиона, который всюду сует свою одноглазую рябую морду. — Амулет теряет силу от чужого глаза.

— Тогда ты повесь на него черную бусинку с белыми пупырышками, которая предохраняет от сглаза. Могу тебе дать такую.

— Это не поможет. Я не хочу испортить амулет.

— Еще я хотел спросить тебя про деревянный ящик, который ты устанавливал на трех палках в Лабране. Это тоже твой амулет? Такой же ящик есть еще у одного алашанского монгола.

Оказывается, он следил за ним и Цэреном еще в Лабране. Жаль, что они его там не видели. И вообще им казалось, что, фотографируя тамошние святыни, они были совершенно одни. Какая неосторожность! Отныне уже не удастся играть роль темного провинциального ламы… Что же делать? Конечно, и образованный человек может оставаться буддистом, хотя это и подозрительно. Но что сказать одноглазому?

— Почему ты молчишь?

— Не знаю, как ответить тебе, чтобы ты понял. У нас в Бурятии, а Бурятия входит в состав Российской империи, есть много чудес, которые принесли оросы. Это одно из таких чудес. Больше я ничего не могу сказать тебе.

— А это чудо не от злых демонов?

— Нет, оно от милосердных богов.

— Оно портит наши святыни.

— Нет. Оно лишь увеличивает их силу. Оно сделает так, что люди, которые не смогли пойти на поклонение, тоже приобщатся к святыням Тибета, — до сих пор Цыбиков говорил чистую правду.

— Почему же ты, залезая головой в ящик, накрывался черной материей?

— Разве у вас в Амдо не чтят одинаково лам различных сект? — он сделал вид, что очень удивлен. — Буряты в каждом ламе видят святого. Вот и это чудо, которое доверили мне в черношапочном монастыре, для меня свято. Поэтому я обращаюсь с ним по черношапочному уставу.

Одноглазый ничего не ответил и ушел. А лихорадка усилилась. Но он боялся спать, чтобы не проговориться случайно в бреду.

Тишина стояла такая, что слышно было, как на камни ложится игольчатый снег. Быстро темнело. Незаметно для себя он заснул. Утром встал совершенно здоровым. Сильное горное солнце растопило снег, а вода быстро впиталась в песок. Но на душе осталось щемящее чувство затаившейся опасности.

Караван спустился по небольшому распадку к реке, за которой тянулась холмистая песчаная равнина, поросшая твердыми стрелами горного лука — мангира. А рядом, в тени скал, медленно таял скопившийся за зиму лед. В синих студеных лужах падали в бесконечную глубину зубчатые твердыни Тибета. Когда лошадь вступала в такую лужу, страшно было даже глянуть вниз.

— Эта талая вода обладает большой целительной силой, — сказал Цыбикову знакомый лама-охотник. — Она помогает победить сур. — Он слез с лошади и, опустившись перед лужей на корточки, зачерпнул воду чашей своих рук. Караван остановился, и многие паломники последовали примеру ламы. Цыбиков тоже напился из лужи. Вода дышала запахом снежных вершин и гроз. Она казалась удивительно легкой. В груди стало свободно и холодно.

Река была глубокая, и погонщики стали искать брод. Целую версту прошли по берегу, часто останавливаясь и входя в воду. Наконец в самом широком месте, где поток разбивается на шесть отдельных русл, нашли хорошее дно. Лошади шли вплавь под грузом. Вьюки сильно подмокли. К тому же опять пошел снег. Пришлось разбить лагерь, хотя не было ни корма для животных, ни топлива.

От всего стада осталось не больше двадцати голов. И то за эту ледяную голодную ночь шесть баранов пали. Пришлось выступить на ранней заре с непросохшим грузом. Идти собирались до первой травы. Баранов решили заколоть на ближайшей стоянке. Думали лишь о том, чтобы сохранить лошадей. На Тибетском нагорье растет лишь жесткая, с твердым прямым стеблем трава бухачигирик — «сила яка». Только молодым животным удается прожевать ее. Старые быстро теряют зубы и погибают. Паломники убедились в этом довольно скоро. Те из них, кто поскупился в летниках на молодых лошадей, горько раскаялись. Им пришлось оставить большую часть груза. Хорошо еще, что над ними сжалились более удачливые товарищи. Цыбиков тоже отдал им одного верблюда.